Земной родиной этого истинно небесного человека был город Курск. Родителем его был благочестивый купец и трудолюбивый строитель Исидор Иванович Мошнин. У него были свои кирпичные заводы, и он занимался постройкой каменных храмов и домов. Для этого дела требуется душа сильная и благоразумная, но Исидор Иванович отличался еще и твердою верою, и истовым благочестием. Еще более украшалась добродетелями мать будущего угодника Божия Агафия Фотиевна: она отличалась милосердием к бедным; в частности помогала сиротам-невестам выходить замуж. Но кроме этого она была одарена и глубоким разумом и мужественной душой.
От таких родителей произросли три ветви: первое дитя — Параскева; старший сын Алексей и младший брат его, будущий светильник вселенной, Прохор…
Когда в нестарых еще годах скончался Исидор Иванович, смиренно взяла трудный крест молодая вдова, не поддавшись малодушию, взяла она на себя свои трех малолетних сирот, все сложное хозяйство, и особенно ответственное дело по постройке храма в честь преп. Сергия и Казанской Божией Матери, которое начал супруг ее в 1752 году и каковая кончилась под ее непосредственным надзором… К началу этого времени относится первое чудо, совершившееся над отроком Прохором. Наблюдая над постройкою колокольни, Агафия поднялась на самый верх. Семилетний Прохор не отставал от нее. И вдруг, неосторожно подойдя к краю, он с огромной высоты колокольни упал на землю. В ужасе стремглав сбежала мать вниз, ожидая видеть сына бездыханным. Но, к ее и общему изумлению, он стоял прямо на ногах, совершенно здоров и нисколько не вредим, точно опущенный на ангельских крыльях!..
Скоро последовало и второе чудо. Когда ему было 10 лет, Прохор заболел; мать его не надеялась даже на выздоровление, но сын выздоровел и рассказал ей, что увидел сон: ему явилась Божия Матерь и обещала посетить и исцелить его от болезни…
Как ни любила мать своего сына, она не могла забыть и чудес Божиих над ним, не могла не видеть и необычное его усердие к молитве, любовь к уединению от мира и равнодушие к земным делам; и сердце ее давно уже готовилось к жертве. Потому, когда Прохор дошел до зрелого юношества и открыл свою мечту о монашестве любимой матери, она не удивилась этому, а с кротостью приняла и этот крест, усмотрев в нем святую волю Божию…
В монастыре брат Прохор отличался, прежде всего, совершенно безропотным исполнением послушания, при этом он, по свойству своего точного характера, все делал с усердием, аккуратностью и насколько возможно совершенно. При этом приходил к богослужению раньше других и никогда не выходил прежде окончания его. Что касается подвигов, то в первое время своего монашества он, хотя держал себя в общем непрестанном и строгом воздержании, но не выходил из меры…
Через два года после вступления в монастырь Прохор тяжко заболел водянкой: он весь распух и большею частью лежал в келье неподвижно. Недуг продолжался около трех лет. Игумен Пахомий и старец Иосиф, горячо полюбившие послушного инока, с любовью ухаживали за ним. Не видя улучшения и даже боясь за смертельный исход болезни, отец Пахомий предложил пригласить врача. Но Прохор кротко ответил ему: «Я предал себя, отче святый, истинному Врачу душ и телес, Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери; если же любовь ваша рассудит, снабдите меня, убогого, Господа ради, небесным врачевством, причастием Святых Тайн».
Старец Иосиф с усердием отслужил бдение и литургию о здравии болящего, исповедал и причастил его в келье. После этого Прохор быстро выздоровел. Впоследствии он сам рассказал многим, что после Святого Причастия ему явилась в несказанном свете Пречистая Богородица с апостолами Петром и Иоанном Богословом и, обратившись лицом к апостолу Иоанну, изрекла, указывая на болящего: «Сей — от рода нашего!». «Затем, — повествует с его слов монахиня Капитолина, — правую-то ручку, радость моя, положила мне на голову, а в левой ручке держала жезл; и этим-то жезлом, радость моя, и коснулась убогого Серафима; у меня на том месте, на правом бедре-то и сделалось углубление, матушка; вода-то вся в него и вытекла. И спасла Царица Небесная убогого Серафима. А рана пребольшая была; и до сих пор яма-то цела, матушка: погляди-ка, дай ручку». И батюшка сам, бывало, возьмет, да и вложит мою ручку в яму; и велика же она была у него: так вот весь кулак и взойдет»…
В конце Успенского поста, 13 августа 1786 года, игумен Пахомий постриг послушника Прохора в монашество. Вместо него родился для новой духовной жизни в «ангельском чине» инок Серафим, что значит, с еврейского языка, и «пламенный», и «согревающий»…
«Однажды случилось мне служить в святый и великий четверток. Божественная литургия началась в два часа пополудни, и обыкновенно — вечернею. После малого входа и паремии возгласил я, убогий, в царских вратах: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны!» и, вошедши в царские врата, и наведя орарем на народ, окончил: «И во веки веков», — вдруг меня озарил луч как бы солнечного света. Взглянув на это сияние, увидел я Господа и Бога нашего Иисуса Христа, во образе Сына Человеческого, во славе и неизреченным светом сияющего, окруженного небесными силами, Ангелами и Архангелами, Херувимами и Серафимами, как бы роем пчелиным, и от западных церковных врат грядущего на воздухе. Приблизясь в таком виде до амвона и воздвигнув Пречистыя Свои руки. Господь благословил служащих и предстоящих; посем вступив во святый местный образ Свой, что по правую сторону царских врат, преобразился, окружаемый Ангельскими ликами, сиявшими неизреченным светом во всю церковь. Я же, земля и пепел, сретая тогда Господа Иисуса на воздухе, удостоился особенного от Него благословения; сердце мое возрадовалось чисто, просвещенно, в сладости любви ко Господу!»
Преподобный Серафим изменился видом и, пораженный божественным видением, не мог сойти даже с места у Царских Врат. Заметив это, О. Пахомий послал двух других иеродиаконов, которые, взяв его под руки, ввели во святый алтарь. Но он еще около трех часов продолжал стоять здесь неподвижно в благодатном изумлении…
Семь лет иночества, большей частью проведенные возле престола Божия, воспламенили в О. Серафиме жажду к боголюбивому уединению в пустыне…
В пяти верстах от монастыря, на берегу реки Саровки, в дремучем сосновом лесу на возвышенном холме стояла деревянная келья, в одну комнату, с сенями и крылечком. В ней и поселился преподобный пустынник… Живя горним миром, преподобный далее окружающим местам дал имена, напоминавшие ему о небесных жителях и святых событиях: у него были свой град Иерусалим, Голгофа, Вифлеем, Назарет, Фавор, Иордан, Кедрон и т. п. Гору свою он назвал Афоном…
В лесу, приблизительно на полпути между кельей и монастырем, в стороне от дороги лежал огромный гранитный камень. Каждую ночь отец Серафим приходил сюда и, стоя или склонясь на колени с воздетыми руками к небу, взывал непрестанно: «Боже, милостив буди ми грешному!» А другой камень преподобный втащил в свою келью и там молился днем, чтобы не видели его люди. В таком великом подвиге он провел тысячу дней и тысячу ночей, отрываясь только для необходимого отдыха и подкрепления себя пищею...
Это случилось уже через десять лет пустынножительства, 12 сентября 1804 года. Однажды О. Серафим рубил в лесу дрова. К нему подошли три неизвестных крестьянина и нагло стали требовать денег:
— К тебе ходят мирские люди и деньги носят!
— Я ни от кого ничего не беру, — ответил старец.
Но они не поверили. И напали на него. Батюшка обладал большой телесною силой; и кроме того, он был с топором и мог бы защищаться. Мысль эта, — как он после рассказывал, — даже мелькнула у него в уме, но тотчас он вспомнил слова Спасителя: взявшие меч, мечом погибнут (Мф. 26,52). И святой подвижник спокойно опустил топор и сказал: «Делайте, что вам надобно». Тогда один из разбойников поднял его же топор и обухом ударил пустынника по голове. Изо рта и ушей отца Серафима хлынула кровь, и он без памяти упал на землю. Но злодеи продолжали бить его и потащили к келье, надеясь, что он там придет в память и сам укажет деньги. В сенях они связали его по рукам и ногам и стали обыскивать пустыньку: разбили даже печь, разломали пол и ничего не нашли. Вдруг на них напал страх, и они в ужасе убежали.
Отец Серафим пришел в сознание и с трудом развязал себя. Прежде всего он поблагодарил Бога, что сподобился принять невинные страдания и помолился о прощении злодеев. На другой день с необычным усилием он дошел до монастыря. Шла литургия. Братия ужаснулись страшному виду преподобного… Отец настоятель, опасаясь за жизнь его, послал в Арзамас за медицинской помощью: прибыли три врача и три подлекаря. Осмотрев страждущего, они нашли следующее: голова у него была проломлена, ребра перебиты, грудь оттоптана, по телу было еще несколько смертельных ран. Удивлялись они: как после этого человек мог еще оставаться в живых? С начала осмотра отец Серафим был в сознании; но к концу его он впал в забытье и сподобился дивного видения.
С правой стороны постели подошла к нему Пресвятая Богородица с теми же апостолами Петром и Иоанном, как и в первое посещение. Указав перстом правой руки на больного, Она обратилась в ту сторону, где стояли врачи, и произнесла: «Что вы трудитесь?» Потом посмотрела на отца Серафима и опять сказала апостолам прежние слова: «Сей от рода нашего».
Видение кончилось. В это время вошел отец настоятель. Врачи предложили ему «пустить кровь» больному, омыть раны спиртом и приложить пластыри. Но батюшка отклонил все это, предаваясь на волю Божию и Пресвятой Богоматери.
И вдруг святой Серафим исполнился необычайной радости, которая продолжалась около четырех часов. К вечеру он неожиданно для всех встал с постели, а в девятом часу попросил себе хлеба и квашеной капусты и подкрепился. И постепенно стал оправляться. Но следы избиения остались на нем на всю жизнь: он еще и прежде, придавленный при рубке дерева, сделался сутулым, а теперь согнулся уже совсем. И с того времени отец Серафим ходил, подпираясь топориком или мотыгою… Вскоре после этого злодеи были найдены: они оказались крепостными крестьянами из села Кременок Ардатовского уезда. Их хотели судить, но отец Серафим, узнав об этом, умолял помещика их Татищева и отца Исаию простить преступников.
«В противном случае, — заявил он настоятелю, — я оставлю Саровскую обитель и уйду в другое место». Просьбу его исполнили. Но Бог Сам наказал злодеев: их жилища сгорели. Тогда они пришли к преподобному и со слезами принесли раскаяние, прося прощения и молитв у него. Отец Серафим простил и снова начал свою пустынническую жизнь…
Из рассказа саровского инока Петра:
«Привязанный любовью к отцу Серафиму, пошел я однажды в дальнюю его пустынь для того, чтобы воспользоваться душеспасительными советами старца Божия. Подходя к ней, я увидел, что отец Серафим сидит на колоде и кормит стоящего пред ним медведя сухариками, которые брал из своей кельи. Пораженный этим дивным и странным явлением, я остановился за одним большим деревом и начал молитвенно просить отец Серафима, чтобы он избавил меня от страха. Тотчас же я увидел, что медведь пошел от старца в лес, в противоположную от меня сторону. Тогда я взял смелость подойти к отцу Серафиму. Старец встретил меня с радостным духом и сказал, что если я удостоился видеть близ него этого лесного зверя, то умолчал бы об этом до его успения…»
Из рассказа старицы Матроны Плещеевой:
«Подходя к дальней пустыньке, вдруг увидала я, что отец Серафим сидит близ своей кельи, на колоде, и подле него стоит ужасной величины медведь.
Я так и обмерла от страха, закричавши
во весь голос : «Батюшка, смерть моя!» И упала. Отец Серафим, услышав мой голос, удалил медведя и махнул ему рукою. Тогда медведь, точно разумный, тотчас пошел в ту сторону, куда ему махнул старец — в густоту леса. Я же, видя все это, трепетала от страха, и даже, когда подошел ко мне отец Серафим со словами: «Не ужасайся и не пугайся», я продолжала по-прежнему кричать: «Ой, смерть моя!» На это старец отвечал мне: «Нет, матушка, это не смерть, смерть от тебя далеко, а это — радость».
И затем он повел меня к той же самой колоде, на которую, помолившись, посадил меня и сам сел. Не успели мы еще сесть, как вдруг тот же самый медведь вышел из густоты леса и, подойдя к отцу Серафиму, лег у ног его. Я же, находясь вблизи такого страшного зверя, сначала была в величайшем ужасе и трепете, но потом, видя, что отец Серафим обращается с ним без всякого страха, как с кроткою овечкою, и даже кормит его из своих рук хлебом, который принес с собою в сумке, я начала мало-помалу оживотворяться верою. Особенно чудным показалось мне тогда лицо великого старца: оно было радостно и светло, как у ангела. Наконец, когда я совершенно успокоилась, а старец скормил почти весь хлеб, он подал мне остальной кусок и велел самой покормить медведя. Но я отвечала: «Боюсь, батюшка, он и руку-то мне отъест!», а сама между тем радовалась, думая про себя: если отъест мне руку, то я не в состоянии буду тогда и стряпать»…
В другой раз свидетельницами такого же чуда была настоятельница Александра с сестрою Анною. «Не заходя в монастырь, мы, — пишет она, — отправились прямо в дальнюю пустынь старца и, подходя к ней, видим батюшку, сидящего на отрубочке... Вдруг... выходит из лесу огромной величины медведь на задних лапах... Руки у нас похолодели, в глазах потемнело.
Старец же сказал:
«Миша, что ты пугаешь сирот? Ступай-ка лучше назад, да принеси нам какое-нибудь утешеньице, а то мне теперь нечем их и попотчевать».
...Медведь двинулся назад и ушел в лес... Часа два прошло с тех пор в сладкой беседе с о. Серафимом в его келье, как вдруг снова является этот же самый медведь, ввалился в келью и рявкнул. Старец подошел к нему.
«Ну, ну Миша, давай-ка, что ты нам принес». Медведь, встав на задние лапы, подал отцу Серафиму что-то завернутое в листья и чем-то опутанное. Оказалось, что в свертке был самый свежий сот чистого меду. Старец взял от него мед и молча показал ему рукою на дверь. Дикий зверь как будто поклонился, и старец, вынувши из своей сумочки кусочек хлеба, подал ему, и он снова ушел в лес»…
Отец Серафим хотел воспользоваться смертью отца Исаии, как он воспользовался кончиною и отца Пахомия: тогда он ушел из монастыря в пустынь; теперь он избирает новый дальнейший подвиг — молчальничество, по примеру святых Арсения Великого и Иоанна Молчальника.
К тем немногим посетителям, какие все же изредка посещали его, он перестал выходить совсем. А если слушалось ему с кем-либо встретиться в лесу, то преподобный падал ниц на землю и молча лежал так до той поры, пока тот не уходил.
Реже стал посещать он и монастырь: не всегда ходил туда даже и в праздничные дни. Пищу ему раз в неделю приносили из обители: вошедши в сени, послушник произносил обычную монашескую молитву: «Молитвами святых отец наших. Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». Старец внутри говорил «Аминь» и отворял келью. Сложив руки на груди, потупив лицо в землю, не благословляя даже пришедшего, он становился у дверей. Послушник кланялся ему в ноги, ставил пищу на стол в сенях. А преподобный клал туда же или кусок хлеба, или капустки: это означало, что ему нужно дальше. Брат снова кланялся в ноги, просил молитв и уходил, не услышав ни единого слова, кроме «Аминь». В сем подвиге провел отец Серафим три года. Это молчальничество было для него лишь завершительным концом его уединения. Поэтому все то, что составляло и доселе жизнь души преподобного, теперь лишь усилилось углубилось. Он весь ушел внутрь себя и ушел от мира…
А потому не дивно, что братия монастыря стали смущаться... Люди часто недоумевают и даже возмущаются, когда другие поступают иначе, чем они... Стал на их сторону и новый игумен Нифонт... Уставный и закономерный игумен советуется со старейшими братьями монастыря по поводу особливого, но обычного жития пустынника, и они решают: предложить отец Серафиму, буде он здоров и крепок ногами, по-прежнему ходить в обитель по воскресным и праздничные дням и причащаться Святых Тайн; если же ноги его уже не служат, то возвратиться ему в монастырь на всегдашнее жительство в своей келье…
Так начался новый, третий, монашеский подвиг его, продолжавшийся тоже почти 16 лет. Из них первые пять лет были затвором в полном смысле, а потом батюшка постепенно будет ослаблять его, чтобы служить людям…
…К монастырскому престольному празднику Успения Богородицы, приехал епископ Иона, впоследствии экзарх Грузии. Желая видеть затворника, о коем молва давно уже доходила и до далеких покоев тамбовских архиереев, он в сопровождении игумена О. Нифонта и других лиц направился к келье отца Серафима. Постучались они, но ответа оттуда, по обычаю, не было. Сказано было через дверь, что старца хочет видеть Владыка, но отец Серафим, как и всегда, молчал.
Тогда отец Нифонт предложил снять дверь с крюков и таким образом против воли узреть затворника. Но епископ рассудил за лучшее отказаться от своего желания, добавив со страхом: «Как бы не погрешить нам!»…
Первый раз двери монастырского затвора отворились почти тотчас после отказа преподобного принять епископа Иону. Строгий затвор кончился. Почему поступил так преподобный, остается для нас тайной…
Из записей генерала Галкина-Враского:
«Будучи офицером, я посетил Саровскую пустынь и отправился по примеру других богомольцев за благословением к преподобному отцу Серафиму. В коридоре его кельи холод был страшный, а я в военной шинельке дрожал от холода. Келейник его сказал, что у отца Серафима в настоящее время находится монах и он с ним беседует. А я, стоя в коридоре, молился Пресвятой Богородице. Дверь отворилась, монах вышел. И через несколько минут отец Серафим отворил дверь и сказал: «Какую радость Бог мне дает!» Ввел он меня в свою келью, а так как она была заставлена разными вещами, то он посадил меня на порог своей кельи, а сам сел на пол против меня, держа мою руку, и ласково со мной говорил, даже целовал мою руку, вот какая у него была любовь к ближним. Я, сидя против него, находился в каком-то необыкновенном восторге».
После долгих разговоров зашла речь о грудной болезни посетителя, отец Серафим дал ему выпить деревянного масла. Болезнь кончилась навсегда…
Пришедший к нему мирянин Богданов с массой разных вопросов говорил потом: «Все свои вопросы я предварительно написал для памяти на бумаге, и едва успевал я прочитывать их перед старцем, как тотчас же и получал на них ответы. Он говорил чрезвычайно поспешно». При этом: «Во все время нашей беседы отец Серафим был чрезвычайно весел. Он стоял, опершись на дубовый гроб, приготовленный им для самого себя, и держал в руках зажженную восковую свечу. Начиная отвечать, часто приветствовал меня словами: «Ваше Боголюбие...» Прощаясь со мною, он благодарил меня за посещение его убожества, как сам он выразился. Благословляя же, хотел даже поцеловать мои руки, кланялся мне все до земли».
Известно также, что он давал ответы на письма, не распечатывая их, говоря: «Вот что скажи от убогого Серафима», и проч... После его смерти в келье найдено было много таких писем, ответы на которые, однако же, были получены большею частью изустно, через доставителей…
«Однажды прибежал в обитель простой крестьянин с шапкою в руке, с растрепанными волосами, спрашивая в отчаянии у первого встречного инока:
— Батюшка, ты, что ли, отец Серафим? Ему указали отца Серафима. Бросившись туда, он упал ему в ноги и убедительно говорил:
— Батюшка! У меня украли лошадь, и я теперь без нее совсем нищий, не знаю, чем кормить буду семью. А говорят, ты угадываешь.
Отец Серафим ласково взял его за голову и, приложив к своей, сказал:
— Огради себя молчанием и поспеши в такое-то (он назвал его) село. Когда будешь подходить к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома: там ты увидишь калиточку; войди в нее, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча.
Крестьянин тотчас с верою и радостью побежал обратно, нигде не останавливаясь. После в Сарове был слух, что он действительно отыскал лошадь в показанном месте»…
«Я был свидетелем, — говорит лихачевский крестьянин, работавший в Сарове, а после и в Дивееве, Ефим Васильевич, — как несколько мужчин привели с величайшим усилием к сеням пустынной кельи отца Серафима одну бесноватую женщину, которая всю дорогу упиралась, а у крыльца сеней упала и, закинувши голову назад, кричала: «Сожжет, сожжет!» Отец Серафим вышел из кельи; и так как женщина не хотела открыть рот, насильно влил ей несколько капель святой воды. Все мы увидели, что в ту же минуту из ее рта вылетело как бы дымное облако. Когда же старец вслед за тем оградил ее крестным знамением и с благословением сотворил над нею святую молитву, бесноватая очнулась и сама начала молиться. Впоследствии, увидев ее в Саровском соборе совершенно здоровой, я спросил, что она теперь чувствует. «Слава Богу, — отвечала она, — теперь я не чувствую прежней болезни»…
Однажды пришли к батюшке два брата-купца. Отец их опился вина и умер без покаяния. Не успели они еще ничего и открыть батюшке, а он сам подошел к ним и обоим вложил в уста по просфоре, но приказал не жевать их, а понемногу глотать, когда они размокнут. Оставив их одних в сенях у гробика своего, преподобный удалился в келью на молитву. А когда вышел, то оба брата были почерневшими, и слезы ручьями катились по лицам их.
«Трудно вам было?» — спросил их угодник.
Они сказали: «Так трудно, что едва не задохнулись».
«Вот так-то трудно, — прибавил батюшка, — вырвать душу из рук сатаны опившегося вашего отца, когда Святая Церковь не принимает молитвы за опоиц».
Затем батюшка приказал братьям вылить в память отца колокол и пожертвовать его какому-либо храму, а они именно и пришли просить благословения на эту жертву. За такую дерзновенную молитву враг злобствовал на отца Серафима, иногда явно.
Вот что рассказывала дивеевская сестра Анна Алексеевна: «Одна сестра обители (имя ее осталось сокровенным, вернее всего, то была сама она) сподобилась молиться с батюшкой в келье его. Вдруг сделалась там такая тьма, что от страха она упала даже на пол. Когда же пришла в сознание, батюшка приказал ей встать и сказал в объяснение случившегося следующее: «Знаешь ли, радость моя, отчего в такой ясный день сделалась вдруг такая ужасная тьма?! Это оттого, что я молился за одну грешную умершую душу и вырвал ее из рук самого сатаны; он за то так и обозлился на меня: сам сюда влетел оттого-то такая здесь тьма!..
Описанные картины относятся к более позднему времени. Вначале же, особенно в первые три года, преподобный еще продолжал свое молчальничество, хотя двери его были открыты: всякий мог входить и созерцать его, а он вел себя так, как бы никого с ним не было. Получив умилительное впечатление от такого бесстрастия и испросив благословение, посетители молча уходили. Но постепенно святой стал давать и наставления, и советы, и разрешение от грехов, мазал елеем из лампады, давал сухариков и т. д…
В таком затворе святой провел пятнадцать с половиной лет. Уже сорок восьмой раз прошел для преподобного в Сарове памятный праздник Введения Божией Матери. Наступило 25 ноября 1825 года, день «отдания» праздника. С этим отданием или окончанием его кончился и затвор Преподобного. Божия Матерь вместе со святым Климентом, папою римским и святым Петром архиеп. Александрийским, память коих совершается в тот же день, явилась в сонном видении отцу Серафиму и разрешила ему совершенно оставить затвор…
Со времени открытия дверей затвора, посетители отца Серафима все увеличивались более и более: иногда количество их доходило до тысячи и двух тысяч человек в день. Весь монастырский двор наполнен был народом, жаждавшим хоть увидеть святого старца или получить от него благословение, а уж побеседовать с ним считалось особым счастьем…
Но особенно стали соблазняться отцом Серафимом, когда он принял на себя близкое попечение о Дивеевском монастыре. За ним даже стали следить. Монахиня Евпраксия об этом рассказывает следующее: «То всем уже известно, как не любили саровцы за нас батюшку Серафима; даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много, много делая ему огорчения и скорби! А он, родной наш, все переносил благодушно, даже смеялся; и часто сам, зная это, шутил над нами. Прихожу я к батюшке-то, а он всем ведь при жизни-то своей сам питал и снабжал нас всегда с отеческою заботою, спрашивая: «Есть ли все? Не надо ли чего?» Со мною, бывало, да вот и с Ксенией Васильевной (монахиней Капитолиною), и посылал, больше меду, холста, елею, свечей, ладану и вина красного для службы. Так-то и тут: пришла я, наложил он мне по обыкновению большую суму-ношу, так что насилу сам ее с гробика-то поднял, инда крякнул, и говорит: «Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся!»... А в ту пору в Сарове-то стояли солдаты и всегда у ворот на часах были. Саровские игумен и казначей с братиею больно скорбели на батюшку, что все дает-де нам, посылает. И приказали солдатам-то всегда караулить да ловить нас; особенно же меня — им указали... Только подошла я это к воротам, читаю молитву, солдаты-то двое сейчас тут же меня к игумену в сени: его звали Нифонтом; он был строгий, батюшку Серафима не любил, а нас еще пуще. Приказал он мне так сурово развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю все, а там старые лапти, корочки, сломанные отрубки да камни разные, и все-то крепко так упихано»…
«А как батюшка Серафим не терпел, чтобы кто трогал, либо обижал кого из дивеевских, — сообщает Ксения, — как сейчас помню, был в Сарове монах Нафанаил, лучший иеродиакон. Келью он имел в монастыре возле самой батюшкиной кельи. Часто требовал к себе дивеевских-то батюшка, не разбирая, бывало, ни дня, ни ночи, только и знаем мы: то к батюшке, то от него ходим в Саров или в Дивеево. Придешь, бывало, к нему утром, да и стоишь-ждешь: дверь-то заперта. А Нафанаил-то увидит, выйдет и скажет:
— Что старик-то морозит да морозит вас!? Чего стоять-то? Когда еще дождешься: зайдите-ка ко мне да обогрейтесь!
Ну, иные по простоте-то и ходили было, слушая его уговоры. И дошло это до батюшки! И растревожился ж он и страшно разгневался!
— Как, — говорит, — как он хочет сироточкам моим вредить?! Не диакон же он после этого обители нашей! Нет-нет, от сего времени он не диакон нашей обители!
Долго повторял батюшка, растревоженный, каким я его никогда еще не видала, ходя по своей келейке... И что же, ведь чудо-то какое! Стал вдруг с этого времен пить иеродиакон Нафанаил, да все больше и больше Недели через три и выслали его, отдали под начало. Да так и пропал совсем! Вот сколько, сколько раз за долгую жизнь мою вспоминаю я всегда батюшку: как только кто тронет ли Дивеево или кого-нибудь из нас, дивеевски? То не минует того, непременно кончит больно дурно и в беду попадет…
…Такой же случай рассказала и дивеевская сестра Дарья Трофимовна. После смерти родного батюшки его сиротки по вечерам собирались в кружок над горевшей лучиной и делились своими воспоминаниями о виденном и слышанном.
— Я любила слушать, — говорит она... — Принесли на носилках одну больную, всю сведенную. Батюшка тоже не велел ей смотреть на него во время молитвы.
Долго она сидела, поникнув головою, но потом взглянула на него и видит, что он с аршин выше полу, как на воздухе, стоит на коленках с воздетыми ручками и молится. Он, видно, почувствовал это, обернулся и сказал ей: «Ведь я тебе сказал, чтобы ты не смотрела на меня». И тоже велел молчать до смерти его.
Пришла еще дивеевская сестра Анна Алексеевна с тремя другими сестрами к батюшке в монастырь. А он повел их в пустыньку, идя впереди. Сестры увидели, что «чулочки-то у батюшки спустились, а ножки-то какие белые». Отец Серафим, прозрев это, остановился, велел им идти вперед, а сам пошел сзади. «Идем это мы лугом, — рассказывает Анна Алексеевна, — трава зеленая да высокая такая. Оглянулись, глядим, а батюшка-то и идет на аршин выше земли, даже не касаясь травы. Перепугались мы, заплакали и упали ему в ножки; а он и говорит нам: «Радости мои, никому о сем не поведайте, пока я жив; а после моего отшествия от вас, пожалуй, и скажите»…
Но самый поразительный случай власти отца Серафима обнаружился на сестре М. В. Мантурова, Елене Васильевне.
В 1833 году Михаил Васильевич в имении генерала Куприянова, у которого он в это время был управляющим, заболел злокачественной лихорадкой. Отец Серафим вызвал к себе Елену Васильевну вместе с послушницей ее Ксенией Васильевной. Прибыли они к нему в монастырскую келью; и здесь вот и произошла совершенно небывалая беседа между ними.
— Ты всегда меня слушала, радость моя, — начал преподобный, — и вот теперь хочу я тебе дать одно послушание... Исполнишь ли ты его, матушка?
— Я всегда вас слушала,— ответила она, — и всегда готова вас слушать.
— Во, во! Так, радость моя! — воскликнул старец и продолжал: — Вот видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, брат-то твой, болен у нас. И пришло время ему умирать. Умереть надо ему, матушка. А он мне еще нужен для обители-то нашей, для сирот-то. Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила Васильевича, матушка!
— Благословите, батюшка, — ответила
Елена Васильевна смиренно и , по-видимому, спокойно.
После этого отец Серафим долго и проникновенно беседовал с ней о смерти и о будущей вечной жизни.
Елена Васильевна все слушала молча. Но вдруг неожиданно смутилась и произнесла:
— Батюшка, я боюсь смерти!
— Что нам с тобою бояться смерти, радость моя?! — ответил отец Серафим. — Для нас с тобою будет лишь вечная радость!
И простилась
Елена Васильевна, но лишь шагнула за порог кельи, тут же упала.Ксения Васильевна подхватила ее. Батюшка Серафим приказал положить ее на стоящий в сенях гроб, а сам принес святой воды, окропил Елену Васильевну, дал напиться и таким образом привел ее в чувство. Вернувшись домой, она заболела, слегла в постель и сказала: «Теперь уже я более на встану». Так и сбылось. Через несколько дней после соборования и неоднократного приобщения Святых Тайн она скончалась. Пред смертью сподобилась видеть Царицу Небесную и райские селения. А в самый предсмертный момент к ней бросилась Ксения, умоляя ее сказать «Господа ради»: видела ли она Самого Бога?
— Бога человеком невозможно видети, на него же не смеют чини ангельстии взирати, — сладко и тихо запела
Елена Васильевна 9 ирмос 6 гласа.
Но Ксения продолжала со слезами умолять об ответе. Тогда умирающая сказала:
— Видела, Ксения. — И лицо ее сделалось восторженное, чудное, ясное... — Видела, как неизреченный Огнь! А Царицу и Ангелов видела просто!
— А что же, матушка, а вам-то, вам-то что будет?
— Надеюсь на милосердие Господа моего, Ксения, — произнесла смиренная праведница, отходящая ко Господу. — Он не оставит.
Затем она распорядилась собирать ее, как бы уже мертвую, чтобы потом сразу вынести в храм.
Сестры начали исполнять приказание. Вдруг она испуганно прижалась к своей послушнице и воскликнула:
— Ох, Ксения, Ксения, что это какие два безобразные: это — враги, — но тут же и успокоилась. — Ну, да эти вражии наветы уже ничего мне не могут теперь сделать!
После этих слов она совершенно покойно потянулась и скончалась — во исполнение данного ей великим Серафимом послушания — за брата. Это произошло 28 мая 1832 года, на 27-м году жизни святой девушки.
Преподобный Серафим в самый час ее кончины прозрел духом совершившееся и стал радостно посылать работавших в это время у него сестер в Дивеево, говоря:
— Скорее, скорее грядите в обитель: там великая госпожа ваша отошла ко Господу!
Ее похоронили рядом с основательницей общины матерью Александрою. Все сестры, очень любившие Елену Васильевну, очень горевали и плакали по ней, а больше всех Ксения.
Когда на сороковой день Ксения пришла к отцу Серафиму, то он, утешая любимую церковницу, сказал радостно: «Какие вы глупые, радости мои! Ну что плакать-то? Ведь это — грех! Мы должны радоваться: ее душа вспорхнула, как голубица, вознеслась ко Святой Троице! Пред ней расступились херувимы и серафимы и вся небесная сила! Она прислужница Божией Матери, матушка! Фрейлина Царицы Небесной она, матушка! Лишь радоваться нам, а не плакать должно! Со временем ее мощи и Марии Семеновны будут почивать открыто в обители; ибо они так угодили Господу, что удостоились нетления. Но, матушка, как важно послушание!»…
Утром 1 января 1833 года, в воскресенье, он в последний раз пришел в ту больничную церковь святых Зосимы и Савватия. Но вел себя на сей раз не совсем обычно: поставил ко всем иконам свечи и приложился к ним, чего прежде не делал. Так он «прощался» теперь, а лучше сказать — готовился к встрече со святыми. После литургии он простился с бывшими здесь братьями, благословил их, поцеловал и сказал приведенные выше слова: «Нынешний день нам венцы готовятся», — чем ясно указал уже точно день смерти своей. Потом приложился ко Кресту Господню, знамению нашего спасения, и к иконе Божией Матери, обошел престол. И вышел из храма. Все заметили крайнее изнеможение старца; но духом он был бодр, спокоен и весел…
Вечером, в новый год, сосед отец Павел слышал, как старец в своей келье пел пасхальные песни: «Воскресение Христово видевше; Светися, светися, новый Иерусалиме; О, Пасха велия и священнейшая, Христе!» и другие победные духовные песнопения. Это пение было чрезвычайно знаменательно для праведника, было завершительным победным гимном всей его жизни: подвиг его переходит в славу Воскресения…
http://www.otsy.ru/main/istorii_sviashennikov/svyatoy_serafim_sarovskiy_jitie.htm
