Страстная неделя 2013 с 29 апреля по 4 мая: Что нельзя делать в святые дни?

Страстная седмица – период воспоминания последних дней Христа и Его Спасительных Страстей. Издавна эти дни, называемые «святыми» или «великими», проходили в особенно строгом посте и глубокой молитве.
На Страстной неуместны увеселения, даже самые невинные. Перенесите празднования дней рождения на следующую неделю. Извинитесь перед неверующими друзьями, у которых, как назло, свадьба выпала именно на Страстную. Отложите поход на новый фильм или спектакль. Выключите светскую музыку и телевизор. Отвлекитесь от социальных сетей и блога. И одно или даже два пропущенных на этой неделе занятия в фитнес-клубе вас не разорят.
Постарайтесь ограничить общение с людьми – создайте на эти несколько дней пустыню в своей душе.
Не зацикливайтесь на еде. Неделю можно питаться замороженными овощами, разогретыми в микроволновке.
Побольше молитесь. Сэкономленное на сложных завтраках и ужинах и интернете время потратьте на чтение молитвенного правила и Евангелия. Обязательно ходите на службы Страстной седмицы! Подготовьтесь к главной Евхаристии в году – Великий Четверг.
Побудьте у Креста Господня.

Вербное воскресение. Жаждем ли мы Царства Небесного?

Господь вошел в Иерусалим ради спасения человеков. Но что иерусалимляне считали спасением, чего они ожидали от Мессии? Земных благ и мирового Господства. Не получив желаемого, жители Иерусалима с легкостью отвергли Того, Кого за несколько дней перед этим прославляли и встречали как Спасителя.
Все чудеса, которые совершил Господь, иудеи справедливо оценили как знамение, как залог того, что в дальнейшем произойдет нечто большее. Они оказались правы в этом отношении, но ошиблись в более важном — что же должно последовать за таковым началом. А должно было случиться самое главное для людей — они должны были быть спасены для Царства Небесного. Об этом Господь неоднократно говорил, но ведь всегда мы слышим лишь то, что хотим услышать. Не свободу от Рима принес Господь, но свободу от греха, не просто мировое господство, но Царство Отца Небесного в дар, не обеспеченную жизнь, а жизнь вечную; все это казалось маловажным для иерусалимлян, поглощенных сиюминутными заботами.
Но в чем наше отличие от жителей Иерусалима? Так ли мы жаждем Царства Небесного, так ли хотим быть с Богом? Для нас очень часто Царство Небесное — не место богообщения, а средство избежать посмертных страданий. Если бы это было не так, мы бы стремились к молитве, а не понуждали бы себя помолиться. Старались всегда и во всем приблизиться хоть немного к Богу, а не так, как бывает зачастую: помним о Господе по нужде, понимая, что без Него мы ни на что не способны. Это не любовь, это страх перед правителем или судьей, подобное настроение не приближает нас к Богу, а лишь вызывает Его скорбь.
Еще в детстве мне приходилось слышать в проповеди одного благочестивого священника, что Господь, войдя в Иерусалим, Господь плакал о наших грехах. И сейчас мы, с ветками вербы в руках, но с сердцами, лишенными любви, можем лишь вызывать жалость, но никак не радость у Господа. Мы хотим от Бога многого: здоровья, мира, спокойствия, благополучия. Но очень редко кто из нас желает от Бога просто Его Самого. Даже причащаясь, мы так редко храним благодать Святого Причастия в себе. Разоряем этот непостижимый уму дар уже до вечера, а все потому, что для нас земное куда важнее небесного. А сколько людей за последние годы в России стали ходить в храм, но не нашли Бога, не обрели в своем сердце того, что могло бы их оставить в Церкви. Более этих людей в храме нет, и это тоже повод для скорби.
А ведь как все могло бы измениться, если бы мы однажды, в какой-нибудь день, осознали, что наша жизнь, лишенная единственно важной цели — богобщения — совершенно пуста, бессмысленна, что даже посещение храма, если оно не соединяет нас с Творцом, служит нам в осуждение. Тогда, взглянув на эту бездну пустоты, а затем. подняв свой духовный взор на Небеса, мы бы смогли, наконец, начать свою духовную жизнь, то восхождение от земного к Небесному, от тленного к нетленному, от сиюминутного к вечному. И лучше, чем сегодняшний день, когда позади дни Великого Поста, впереди Страстная седмица и Пасха, а нынче день, в который Господь входит в Иерусалим ради нашего спасения. Сделаем так, чтобы Господь вошел сегодня и в наши сердца!

ЗАРУБЕЖНАЯ МИССИЯ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ СЕГОДНЯ


Александрийский Патриарх с юными православными конголезцами
Александрийский Патриарх с юными православными конголезцами
Во II тысячелетии христианской истории Православная Церковь значительно сократила масштабы внешней миссии. Только Русская Церковь вела проповедь сначала среди своих язычников, с XVI века – среди мусульман, а с XVIII века – среди буддистов Бурятии и Калмыкии. Позднее началась проповедь среди индейцев Аляски[1], а в конце XIX – начале ХХ столетий русские миссионеры активно трудились уже за пределами России – в Китае, Японии, Корее, Монголии. Остальные Поместные Церкви находились под турецким игом и не имели возможностей вести активную внешнюю миссию.
Именно ХХ век стал поворотным для возрождения миссии, причем послужили этому во многом печальные события. В минувшем столетии для членов всех Поместных Церквей возникли тяжелые условия, вынудившие их покинуть обжитые места и расселиться «по лицу земли». В России это были революция, гражданская война и Вторая мировая, в Сербии, Болгарии и Румынии – приход коммунизма, в Греции – гражданская война и экономические проблемы, для Антиохийского и Иерусалимского Патриархатов – возросшее давление со стороны иноверного окружения.
В результате ХХ век стал временем широчайшего распространения Православия по планете. Православные диаспоры появились на всех континентах и в большинстве стран. И вместе с ними возникали православные приходы. Это создало условия для того, чтобы местные жители начали узнавать о Православии, и такое знакомство привело к росту обращений в Православие. В свою очередь это уже поставило вопрос о полноценной миссионерской работе.
Конечно, православная миссия слаба, она испытывает нехватку и в людях, и в финансах, и в организационной поддержке. По большей части только греки, русские и отчасти антиохийцы имеют сейчас полноценные зарубежные миссии, тогда как другие Поместные Церкви, за небольшими исключениями, пока не показывают миссионерской активности. Ниже будет предложен краткий обзор состояния православной мисси во всем мире с некоторыми характерными примерами.
Африка
Наибольших успехов православные миссионеры добились на Африканском континенте. К настоящему времени здесь построено свыше тысячи храмов и число православных приближается к 7 миллионам, из которых подавляющее большинство – новообращенные коренные жители. Действуют православные семинарии, школы, больницы, появились первые монастыри. Африка входит в сферу канонической ответственности Александрийского Патриархата, миссией занимаются по преимуществу греки, но оказывают поддержку также православные американцы и финны, в ЮАР трудятся сербские миссионеры. Миссия интенсивно развивается. Например, только в Танзании за последние шесть лет Православие приняли 70 000 человек. Активные действия ведутся в подавляющем большинстве стран, за исключением мусульманской Северной Африки, где проповедь христианства или прямо запрещена, или сильно ограничена.
Первоначально устроение миссий было ответом Православной Церкви на запрос самих африканцев. Некоторые местные общины сами в результате религиозного поиска приходили к Православию – так было в Уганде, Нигерии, Гане; где-то первым проповедником оказывался африканец, обратившийся во время обучения в Греции, – так было в Зимбабве; где-то люди приходили к Православию в результате сверхъестественных событий.
В качестве иллюстрации последнего можно привести историю появления Православия в Бенине. В этой стране никогда не было православных христиан, большинство жителей – язычники, и лишь около 20% католиков и протестантов вместе. C одним из них, офицером Оптатом Беханзином, в 1969 году случилось несчастье: его пятилетний сын Эрик оказался парализован. Врачи сказали, что мальчик останется таким на всю жизнь. Пораженный горем отец обратился к своей протестантской церкви, стал посещать молитвенные собрания в надежде, что Бог исцелит его сына. Но молитвы были бесплодны. Тогда Оптат у себя дома собрал близких людей, уговорив их вместе молиться Христу об исцелении Эрика. Случилось чудо: мальчик исцелился. Это укрепило маленькую общину, а впоследствии стали происходить всё новые исцеления по их молитвам к Богу. К ним присоединялось всё больше людей, так что в 1975 году община решила оформить себя как самостоятельную церковь. Верующие стали усиленно молиться и поститься, чтобы узнать волю Божию, как должна называться Его Церковь. И в этот момент Эрик Беханзин, которому тогда было уже 11 лет, получил откровение от Бога: «Мою Церковь называют Православной Церковью».
Венчание православных африканцев в Конго
Венчание православных африканцев в Конго
Это удивило бенинцев, потому что никто из них, включая самого Эрика, никогда не слышал о существовании такой Церкви, и они даже не знали слова «православный». Тем не менее, они назвали свою общину «Православная церковь Бенина», и только 12 лет спустя смогли познакомиться с православными христианами. И когда они узнали про настоящую Православную Церковь, которая издревле так называется и ведет начало от апостолов, они все вместе – более 2500 человек – перешли в Православную Церковь[2].
Крещение малышей в Долизи, Конго
Крещение малышей в Долизи, Конго
О большой склонности африканцев к Православию свидетельствует случай, произошедший на Мадагаскаре в 1996 году. Православный миссионер архимандрит Нектарий совершал миссионерские поездки, рассказывая о Православии, но никого не крестил сразу, чтобы не было необдуманных и незрелых обращений. Как-то раз он проезжал мимо деревни Амбовондраманеси, где проповедовал ранее. Местные жители сообщили ему, что недавно там побывали два американских баптистских миссионера. Настойчиво проповедуя, баптисты пробыли в деревне три дня. В конце своего визита они хотели устроить массовое крещение и обещали селянам одновременно построить для них церковь, школу и больницу. Услышав это, глава деревни Фокотани встал и от лица всех жителей произнес: «Мы могли бы потребовать вашего отъезда в первый же день, как вы прибыли. Но мы выслушали, что вы хотели нам сказать. Теперь, когда вы закончили свою проповедь, мы просим вас покинуть нашу деревню и никогда не возвращаться. Нам не нужны ваши церкви, школы и больницы, так как мы православные христиане!»[3] Такая твердость была проявлена жителями притом что они еще не были даже крещены в Православие и отец Нектарий не обещал им ничего из упомянутых выше материальных благ. В настоящее время эта деревня, как и ряд других, полностью православные.
Говоря о причинах особой расположенности африканцев к Православию, часто выделяют две основных. Во-первых, близость Православия к традиционной африканской культуре и миросозерцанию. Например, священник Иосиф Кваме Лаби из Ганы указывает на общинность африканцев, для которых чужд западный индивидуализм и близко православное понимание церковного единства. В качестве точек соприкосновения он также упоминает развитое чувство близости невидимого мира, традиции поминовения умерших, посты и другие обычаи[4]. Во-вторых, Православие никогда не было религией колонизаторов и угнетателей; напротив, в ряде случаев Православная Церковь даже поддерживала право местных народов на самобытность. В некоторых странах первые православные чернокожие священники пострадали от колониального правительства, как, например, в Уганде, где священник провел в тюрьме пять лет за то, что организовал обучение детей на местном языке в то время, когда закон предписывал проводить обучение только на английском. Православные христиане никогда не приходили, чтобы что-то отнять у африканцев, извлечь какую-то материальную выгоду, так что в их отношениях с местными жителями нет черных страниц истории.
Святогорец архимандрит Теолог со своей паствой. Конго
Святогорец архимандрит Теолог со своей паствой. Конго
Способствует миссии и то, что в ней активно принимают участие монахи из монастырей святой горы Афона. Видя в их лице тех, кто на деле исполняет Евангелие, а не только говорит о нем, африканцы проникаются уважением к Православию. Особенно известен стал иеромонах Косма (Асланидис), которого называют «апостолом Заира». Многие в Конго (бывш. Заир) убеждены в его святости.
Православная Церковь в миссионерской работе допускает значительную инкультурацию: богослужения совершаются на местных языках, во время литургии используются барабаны, а сразу после службы прихожане танцуют; диавола изображают не черным, а красным; распространяется почитание преподобного Моисея Мурина – раннехристианского подвижника, который был чернокожим. Но во всех существенных пунктах и вера, и практика африканских приходов не отличается от общеправославной.
Наиболее сильные общины в Кении (где уже 1 миллион православных), Танзании, Уганде,Конго, Камеруне и на Мадагаскаре, в некоторых других странах миссия только начинается. Большую часть миссионерской работы выполняют священники из местного населения. Есть и свои проблемы: поскольку значительную часть поддержки традиционно оказывали христиане Греции и Кипра, то сейчас, в связи с экономическим кризисом в этих странах, возникла серьезная угроза финансовому обеспечению миссий.
Азия
Традиционно православной миссией в этом регионе занималась Русская Церковь, но политические потрясения ХХ века, произошедшие как в России, так и во многих странах Азии, внесли существенные коррективы. Только в Японии местная Православная Церковь, основанная выдающимся русским миссионером святым Николаем (Касаткиным), смогла благополучно сохранить свое преемство.
Святитель Николай среди членов Собора Японской Православной Церкви
Святитель Николай среди членов Собора Японской Православной Церкви
Ныне это автономная Церковь в рамках Русской Православной Церкви, большинство ее священнослужителей и прихожан составляют японцы, семьи которых исповедуют Православие уже несколько поколений. Хотя Японская Православная Церковь предпринимает некоторые усилия по организации проповеди, количество новообращенных невелико. Во многом это результат спада религиозности в японском обществе в целом, который сказывается на всех религиях, присутствующих в стране.
В Корее русские миссионеры в начале ХХ века также вели успешную миссию. После разделения страны на Севере христианство почти исчезло, а на Юге американцы изгнали в 1949 году последнего русского главу Корейской православной миссии. Несколько лет спустя православных Южной Кореи взяли под свое начало греки из Константинопольского Патриархата. Им удалось сохранить, но не преумножить корейскую паству, так что сейчас, хотя есть значительный рост числа католиков и протестантов в стране, православная община почти не растет и ее основу до сих пор составляют семьи, принявшие некогда Православие от русских. По признанию некоторых корейцев, такое положение дел вызвано тем, что многие греки как само собой разумеющееся предполагают, что кореец, становясь православным, должен стать и греком[5], но далеко не все к этому готовы. Русские же миссионеры были более гибкими и открытыми для местной культуры и менталитета. Они проповедовали Православие без того, чтобы навязывать при этом и «русскость».
Современные православные корейцы
Современные православные корейцы
В 2006 году был образован приход и построен Свято-Троицкий храм в столице Северной Кореи. Это случилось по личной инициативе покойного лидера КНДР Ким Чен Ира. Здесь служат корейские священники в юрисдикции Русской Церкви, однако ни о какой миссии говорить не приходится: храм существует для немногочисленных православных иностранцев (прежде всего русских), работающих в КНДР.
Благословение Иверской иконой Богородицы монгольской земли
Благословение Иверской иконой Богородицы монгольской земли
Православная миссия в Монголии, прекратившая существование в 1920-е годы, возрождена в последние годы священником Алексием Трубачом, крестящим монголов и ведущим большую работу по переводу православной литературы на монгольский язык.
Самое тяжелое положение из старых русских миссий – у Китайской миссии. Она имела значительные успехи в конце XIX – первой половине XX веков. Твердость и искренность новообращенных хорошо видна была на примере 222 китайских мучеников, убитых во время знаменитого «боксерского восстания» 1900 года.
В то время бунтовщиками в Пекине было объявлено истребление христиан, ихэтуани хватали и пытали их, заставляя отречься от Христа. По свидетельству самих язычников-очевидцев, многие из православных китайцев встречали смерть с изумительным самоотвержением. Православный катехизатор Павел Ван умер мученически с молитвой на устах. Невероятную твердость проявил и восьмилетний Иван Цзи: когда его пытали, он говорил, что страдать за Христа не больно, и спокойно шел со своими мучителями на место казни.
Андрей Чжу работал в типографии, готовя к печати православные богослужебные книги на китайском языке. Когда он услышал, что ихэтуани начали убивать христиан и приближаются к его району, то решил остаться на рабочем месте и не прекращал своего дела, пока не был убит за работой. Афанасий А также встретил известие о гонениях спокойно. Он остался во дворе православной миссии, которую из страха покинули остальные. Когда пришли язычники, чтобы убить его, Афанасий не только не согласился отказаться от Христа, но говорил им, что они сами не знают, во что надо верить; гордился тем, что является православным христианином, и заявил, что если они желают убить его, то могут это сделать только во дворе миссии, так как он желает умереть там, где родился духовно[6].
Как известно, кровь мучеников – семя христианства, и после погрома, учиненного ихэтуанями, количество православных китайцев многократно возросло. Но коммунистические гонения второй половины ХХ века серьезно подорвали позиции Православия. До сих пор в континентальном Китае проживают 15 000 православных, сохранивших веру, несмотря на крайне тяжелые условия. У них есть несколько храмов (в Урумчи, Кульдже, Харбине и Лабдарине), но ни одного священника, поскольку руководство КНР препятствует этому. Усилия Русской Православной Церкви во многом сосредоточены на том, чтобы возродить нормальную церковную жизнь среди тех верующих континентального Китая, которые сохранили Православие.
Однако в других частях китайского мира таких затруднений нет. В Гонконге, Тайване и Сингапуре свободно действуют как приходы Русской Православной Церкви, так и приходы Константинопольского Патриархата.
Наверное, самой успешной современной русской миссией «классического типа» можно назвать миссию архимандрита Олега (Черепанина) в Таиланде. За 13 лет ему удалось построить в стране пять храмов и монастырь, подготовить к рукоположению первого священника-тайца, организовать перевод православной литературы и фильмов на тайский язык.
Православная община Паттайи вместе с о. Олегом (Черепаниным)
Православная община Паттайи вместе с о. Олегом (Черепаниным)
О своей миссии отец Олег рассказывает так: «“Тай” по-тайски означает “свободный”. Тайца, при всей его наивности, нельзя купить, нельзя заставить что-то делать насильно. Банальное давление закончится тем, что он просто уйдет. Они как дети – наивны и доверчивы. Но их нельзя обманывать, как нельзя обманывать детей. Им нельзя уделить два-три или даже двадцать три часа твоего времени и оставить что-то для себя. Им надо отдать все, отдать свою любовь и сердце. Тогда вы узнаете, что такое Таиланд и кто такие тайцы… Когда первого крещенного мною тайца Даниила спросили в Департаменте по делам религий: почему именно Православная Церковь? Есть католики, есть протестанты. Он ответил: “В Католической церкви поют, у протестантов танцуют, а молятся только у православных”… Стоит также отметить внутреннюю тягу тайцев ко всему подлинному, к первоисточнику. Они и буддизм приняли в виде течения тхеравада (“учение старцев”), считая, что это оригинальный, неповрежденный буддизм. Поэтому если таец решает сознательно принять христианство, и при этом отсутствуют какие-либо меркантильные моменты, то с большой долей уверенности можно говорить: если ему будет известно о Православии, он придет в Православную Церковь. Не случайно при регистрации наши крещеные тайцы решили слово “православная” перевести как “дан-дээм”, что означает “подлинная, неизмененная, истинная, настоящая”»[7]. В последние годы отец Олег распространил миссионерскую деятельность также на соседние страны – Лаос и Камбоджу. Во всех трех странах православная проповедь зазвучала впервые в истории именно сейчас.
У греческих миссионеров в Азии самой успешной миссией «классического типа» является миссия в Западной Бенгалии (Индия). Успешная проповедь греческого священника Афанасия и его преемников в 1980-е годы в Калькутте привела к тому, что около 5 тысяч бенгальцев приняли Православие, были образованы приходы, построены храмы, рукоположены священники из числа местного населения. Среди крестившихся есть даже брахманы. Впоследствии индийские власти перестали давать греческим священникам-миссионерам визы, и это затруднило развитие миссии, хотя и не прекратило его.
Православные Пакистана
Православные Пакистана
В отличие от «классического типа» миссии, который предполагает прибытие в страну миссионера-иностранца, в последние годы наиболее быстро растущие православные миссии в Азии образовались по новому типу. При нем инициатива шла от местных жителей, которые самостоятельно убеждались в истине Православия и уже сами просили Православную Церковь о том, чтобы она их приняла в число своих чад. Таким образом возникли православные миссии в Индонезии, Пакистане, на Филиппинах, в Непале, в индийских городах Чандрапур и Бангалор[8]. Иногда таким уверовавшим приходится ждать по нескольку лет, прежде чем кто-либо из Православной Церкви откликнется на их просьбы.
Архимандрит Даниил (Баянторо)
Архимандрит Даниил (Баянторо)
В миссиях нового типа местные жители сами проповедуют и устраивают церковную жизнь, а православные греки или русские только помогают им в этом. О том, в каких условиях иногда протекает такая миссия, дает представление рассказ индонезийца архимандрита Даниила (Баянторо). Он сам в свое время обратился из ислама после того, как увидел во сне Иисуса Христа и услышал Его слова: «Если хочешь спастись – следуй за Мной». Отец Даниил стал первым православным проповедником в Индонезии.
Вот как он рассказывает об одной из своих миссионерских поездок: «Однажды я отправился с проповедью на остров Тимор. Со мной летел мой духовный сын Арди. После долгого путешествия мы оказались в джунглях, в глухой деревне, которая называлась Хаумэнибук. Нас принял вождь деревни. Он был очень добр к нам, мы сидели в хижине, разговаривали о Боге. Потом мы с Арди отправились в джунгли поискать воды. Вскоре отыскали родник, попили, освежились. А вокруг были какие-то странные каменные глыбы. Я очень устал и потому уселся на самый большой из этих камней, чтобы передохнуть. Но оказалось, что этот камень – изображение почитаемого в деревне божества. И жители разгневались, сочтя это оскорблением. Когда мы уже вернулись в деревню, я услышал шум, доносившийся с холма, крики: “Убьем его! Сожжем его!” Конечно, внутренне я очень волновался – это ведь дикие люди. Вождь племени сказал: “Я попробую с ними договориться”. Это был очень хороший, отзывчивый человек.
К хижине приблизилась сотня людей, вооруженных копьями. Они все были чернокожие, и в темноте я видел только зубы, когда они кричали. А кричали они не переставая. Конечно, напряжение было неимоверное. Мы все время молились… Через некоторое время вождь племени вернулся и сказал: “Отец, все в порядке. Они согласились не трогать вас. Но вам придется пройти обряд примирения”. Я сказал Арди: “Если надо поклониться тому камню, я лучше умру. Я никогда не поклонюсь идолу”. Но все оказалось совсем не так страшно. Церемония заключалась в жевании листьев орехового дерева, употреблении местного вина и уплате штрафа в 10 долларов. Глава деревни выдал нам сопровождение на обратный путь, сказав: “Ехать без нас опасно, так как некоторым людям вы очень не понравились”. Нас проводили, и мы уехали домой. А затем случилось так, что вскоре после нашего отъезда человек, развязавший демонстрацию против меня, умер. А согласно верованиям этого племени, если человек, нанесший ущерб кому-то, умер, значит, тот, кто потерпел ущерб, – святой. И тогда все сочли меня святым. В результате люди с того острова пришли к православной вере»[9].
Хотя количество обращенных здесь не такое огромное, как в Африке, именно страны Азии сейчас становятся тем регионом, где православная миссия развивается все более интенсивно.
На Ближнем Востоке, который составляет каноническую территорию Антиохийской и Иерусалимской Церквей, в силу того, что на ней расположены в основном мусульманские страны (а также Израиль и Ливан), в которых запрещена или сильно ограничена христианская проповедь, целенаправленной миссии не ведется, хотя имеют место индивидуальные обращения как мусульман, так и иудеев. Такие случаи, как правило, остаются в строжайшей тайне; часто мусульманам, желающим принять Православие, приходится выезжать в другие страны для того, чтобы там получить крещение.
В Центральной Азии и Закавказье имеются епархии Русской Православной Церкви, однако целенаправленной миссии среди местного населения здесь также нет, за исключением некоторых районов Казахстана.
Северная Америка
В Северной Америке православная миссия ведется достаточно активно, особенно это касается США, в меньшей степени Канады и в еще меньшей степени Мексики. Некоторые исследователи даже указывают Православие в США как самую быстрорастущую деноминацию; нередки случаи, когда обращаются целые общины вместе со священниками и пасторами, а иногда и епископами.
Американские православные миссионеры
Американские православные миссионеры
Приведем наиболее показательный случай. В 1960-х годах в американском штате Калифорния, в городах Бен-Ломон и Санта-Барбара, большая группа молодых протестантов пришла к выводу, что все известные им протестантские церкви не могут быть настоящей Церковью, поскольку фактически предполагают, что после апостолов Церковь Христова исчезла и ее будто только в XVI веке возродили Лютер и другие вожди протестантизма. Но такая мысль противоречит словам Христа о том, что врата адовы не одолеют Его Церковь. Эти молодые люди стали изучать христианскую письменность с самой ранней древности, от первого века ко второму, затем к третьему и так далее, прослеживая непрерывную историю Церкви, основанной Христом и Его апостолами. Благодаря многолетним исследованиям эти американцы убедились в том, что такой Церковью является Православная Церковь, хотя никто из православных христиан с ними не общался и не внушал им такой мысли – сама история христианства привела их к такому выводу. И тогда они вошли в контакт с Православной Церковью (в 1974 году) и все – более 2000 человек – приняли Православие.
Предпринимаются, конечно, и миссионерские усилия со стороны православных. Наиболее активна в этом Православная Церковь в Америке и Североамериканская митрополия Антиохийского Патриархата. Среди их прихожан наибольшее количество новообращенных. Делу помогает то обстоятельство, что среди американцев в целом понимание необходимости миссионерского служения значительно выше, чем у многих традиционно православных народов, поэтому новообращенные сами активно включаются в дело проповеди.
В связи с развитием миссии и появлением общин, состоящих из новообращенных, в XX веке распространилась практика совершения богослужения по тем обрядам, которые исторически сложились у западных христиан. Идея «Православия западного обряда» возникла еще в XIX веке благодаря Ю.-Й. Овербеку – английскому католическому священнику, перешедшему в Православие, – но практическое употребление нашла только в прошлом столетии и сейчас активнее всего распространяется в США. Известно несколько вариантов западного обряда, среди которых есть и основанные на древних мессах Римской Церкви, но в США преимущественно используется литургия святого патриарха Тихона, основанная на англиканской «Книге общей молитвы» («Book of Common Prayer»). Разумеется, в англиканский текст были внесены изменения, главные из которых – устранение Filioque из Символа веры и добавление эпиклезы (призывания Духа Святого) в евхаристические молитвы. Тайносовершительные формулы полностью совпадают со словами византийской литургии. Кроме того, есть ряд менее принципиальных изменений текста, сделанных для приведения его в большее соответствие с православным учением. Нужно заметить, что к западному обряду в православной среде неоднозначное отношение и далеко не все являются его сторонниками.
Центральная и Южная Америка
В Центральной Америке Православие активно укрепляет свои позиции именно в настоящее время. Православные храмы появились на Гаити, Кубе, Багамских островах, в Белизе, Доминиканской Республике, Коста-Рике и других государствах. Наиболее яркое событие произошло в Гватемале, где три года назад к Православию присоединилась деноминация, насчитывающая 200 000 человек.
Православная литургия в Гватемале
Православная литургия в Гватемале
В Южной Америке православная миссия почти отсутствует. Хотя в некоторых странах континента, прежде всего в Аргентине и Бразилии, проживает значительное число выходцев из православных народов и действуют епархии различных Поместных Православных Церквей, но основные их усилия направлены на духовное окормление паствы. Епархии испытывают нехватку священнослужителей и финансовых средств. Только в Чили действуют приходы, состоящие из обратившихся местных жителей и возглавляемые перешедшими в Православие католиками. При этом стоит отметить, что в южноамериканских странах, прежде всего в Бразилии, действуют многочисленные неканонические организации, называющие себя православными церквами, которые ведут активную миссионерскую деятельность среди местного населения, причем довольно успешно. Это дает основания предположить, что, если бы канонические Православные Церкви вели полноценную миссию в Южной Америке, она тоже имела бы успех. Об этом говорит и чилийский миссионер протоиерей Алексий Аэдо, трудящийся в юрисдикции Русской Зарубежной Церкви.
Австралия и Новая Зеландия
В Австралии живут довольно значительные диаспоры выходцев из православных народов и для них создана развитая церковная инфраструктура – с епархиями, храмами, монастырями, учебными заведениями, издательствами и т.д. Некоторые священнослужители предпринимают усилия по целенаправленной миссии, но число их незначительно и успехи пока невелики. В качестве основного препятствия для миссии многими отмечается отсутствие серьезного интереса к религиозной жизни у австралийского общества в целом. Тем не менее, православная миссия здесь существует и даже охватывает австралийских аборигенов, которым проповедует священник Русской Зарубежной Церкви отец Серафим Слэйд, сам по происхождению абориген.
В Новой Зеландии
В Новой Зеландии
В Новой Зеландии Православие является самой динамично развивающейся конфессией: за последние годы число православных в стране утроилось, но это в основном за счет иммиграции, а не за счет миссии. Хотя есть обращенные как среди белого населения, так и среди коренных жителей – маори.
В Океании православная миссия началась только в XXI веке. На Фиджи успешно действуют греческие миссионеры благодаря активной позиции митрополита Новозеландского Амфилохия (Константинопольский Патриархат), а на Тонга трудится миссионер Русской Зарубежной Церкви. В обоих случаях местное население очень активно откликается на проповедь, но Православие здесь совершает пока что лишь первые шаги.
Западная Европа
Священномученик Горазд (Павлик; 1879–1942)
Священномученик Горазд (Павлик; 1879–1942)
Здесь с конца XIX века Православная Церковь вела диалог с англиканами и старокатоликами, и поначалу многие надеялись на то, что эти инославные западные церкви воссоединятся с Православной, чего, однако, не произошло. Распространение Православия здесь пошло другим путем. Наиболее значительные результаты были в Чехии, где после развала Австро-Венгерской империи и обретения свободы значительная часть верующих порвала с римско-католической церковью ради поиска подлинной церковной идентичности. В результате этот поиск привел к обращению многих чехов в Православие. Этому процессу способствовала Сербская Православная Церковь в лице священноисповедника Досифея (Васича). Значительную роль в становлении будущей Поместной Православной Церкви Чешских земель и Словакии сыграл священномученик Горазд (Павлик), убитый фашистами в 1942 году. Похожее движение, хотя и в меньших масштабах, было в Венгрии, и оно также привело к созданию полностью венгерской православной общины в стране.
Некоторое количество местных жителей, принявших Православие, есть в приходах почти всех западноевропейских стран. Во Франции и Италии случались переходы в Православие целых общин; в Польше, Бельгии и Франции имели место случаи, когда целый монастырь переходил из католицизма в Православие. Активные усилия по миссии предпринимал, в частности, выдающийся епископ русского зарубежья святитель Иоанн (Максимович). В отличие от Америки, практика употребления «западного обряда» не получила в Старом свете широкого распространения, и большинство новообратившихся европейцев испытывает интерес именно к византийскому обряду. Многие новообращенные отмечают, что осознают свой переход в Православие как возвращение к той истинной вере, к которой принадлежали их далекие предки и которая ведет начало от апостолов. В связи с этим за последние десятилетия в Православной Церкви значительно распространилось почитание древних западноевропейских святых, охватившее не только новообращенных европейцев, но и многих представителей традиционно православных народов.
В качестве примера обращения можно привести слова иеромонаха Гавриила (Бунге), который до своего перехода в Православие несколько десятилетий жил в горах Швейцарии. Описывая свое путешествие в Грецию, он вспоминает об общении с афинскими семинаристами: «Во время одного из разговоров с ними я получил некий опыт, ставший в своем роде решающим. Я сказал, что, конечно, всё у вас прекрасно, но очень жаль, что вы от нас отделились. А мне ответили: “Ты ошибаешься – это вы от нас отделились”. Я был поражен. В Германии мы встречаем только протестантов и знаем, что они раскольники, то есть именно они когда-то отделились от католической церкви. А тут эта схема не действовала. Ведь речь шла о Церкви апостольского происхождения. Апостол Павел прошел по этим местам ещё прежде, чем дошел до Рима… Я начал всё переосмысливать… Мне пришлось осознать, что по многим вопросам они были правы. Если угодно, даже с научной точки зрения. Тут даже особенно нечего обсуждать: бесполезно защищать то, что защитить в принципе нельзя… Открытие мною Православия не является результатом каких-то ученых занятий, но – плодом всей моей жизни христианина и монаха… Оно позволило мне войти и углубиться в то, что можно назвать “тайной Церкви”»[10].
Иеромонах Габриэль в храме Всех скорбящих Радость в Москве
Иеромонах Габриэль в храме Всех скорбящих Радость в Москве
Если для отца Гавриила определяющим было наследие святых отцов, то для других путь к Православию начинался нередко с глубоко личного переживания красоты византийской литургии. Со второй половины ХХ века православная литература стала переводиться и издаваться на английском, французском и немецком языках, в меньшей степени – на остальных. Стали популярны иконы, православные песнопения. И для кого-то это тоже оказалось дверью в мир Православия. Но в любом случае речь идет о личном духовном поиске человека, а не о следствии какой-то целенаправленной миссионерской работы со стороны православных.
В целом миссии в Западной Европе препятствует юрисдикционная разделенность православных, ориентированность существующих приходов прежде всего на диаспору и еще целый комплекс причин, среди которых – пассивность, недостаток материальных средств и существующее у некоторых опасение, что миссионерская активность может испортить отношения с местными неправославными церквями. В результате большинство жителей Западной Европы доныне ничего или почти ничего не знают о Православии.
Конечно, многое изменилось за последние полвека к лучшему. И дело не только в увеличении храмов и появлении литературы о Православии на местных языках, но и в самом климате православных общин Западной Европы. Можно привести характерный рассказ митрополита Каллиста (Уэра): «В Англии 1950-х годов желание стать членом Православной Церкви казалось слишком эксцентричным, и большинство моих друзей-англичан пытались меня разубедить… Однако куда более неожиданным оказалось то, что большинство православных, к которым я обращался за советом, тоже не слишком одобряли мое намерение… Тогда это меня поразило. Когда я стал читать о Православной Церкви, то почти сразу обнаружил, что она считает себя не одной из многих возможных “деноминаций”, но истинной Христовой Церковью на земле. Дело, однако, выглядело так, будто сами православные говорили мне: “Да, действительно, Православие – единственная истинная Церковь, но у вас нет никаких оснований присоединяться к ней. Она для восточных народов – греков, русских и прочих”. Причастность спасительной истине ставилась в прямую зависимость от случайностей рождения и географии»[11].
В настоящее время для большинства западноевропейских православных приходов такой проблемы нет, и в них уже никто не удивляется, когда видит коренных жителей не только в числе активных прихожан, но и священников.
Тем не менее, масштабы этого процесса не стоит переоценивать. В современных тенденциях западного общества, все больше отдаляющих европейцев от христианства и вопросов духовной жизни в принципе, лишь для немногих людей, идущих вопреки этим тенденциям и ищущих живой связи с Богом, может быть актуально знакомство с Православием. В силу направленности на серьезную духовную жизнь с аскетизмом и самопожертвованием, а также смирением своего ума, Православие заведомо не может стать массовой религией для Запада, где все больше ценятся прямо противоположные вещи.
Диакон Георгий Максимов

22 апреля 2013 года

Православная жизнь в современной Германии ВОЗВРАЩАЯСЬ В ПОКИНУТЫЙ ДОМ


Коринна (Корнилия) Делкескамп-Хэйес, из семьи немецких протестантов, росла и училась преимущественно в Бонне (Германия). В должности ассистент-профессора философии преподавала в Университете штата Пенсильвания (Pennsylvania State University, USA), позже, вернувшись в Германию, вышла замуж. В 1998 году была крещена в Сербской Православной Церкви в день памяти преподобного Корнилия Комельского игуменом Василием из скита во имя святителя Спиридона, что в Гайльнау (Германия). В настоящее время Корнилия – независимый ученый, публикует свои работы в Европе, Америке и Китае. Она также редактирует журнал «Христианская биоэтика: неэкуменические исследования в медицинской этике» («Christian Bioethics: Non-Ecumenical Studies in Medical Morality»), состоит членом редколлегии «Журнала медицины и философии»(«Journal of Medicine and Philosophy»).
Золотой реликварий с мощами волхвов
Золотой реликварий с мощами волхвов
                  
– Корнилия, вы из лютеранской семьи. Как вы узнали о Православии?
– Для меня «узнать о Православии» не было проблемой. Мои лучшие друзья Сьюзен и Герман Энгельгардты[1], с которыми я профессионально связана уже много лет, приняли Православие за восемь лет до меня; они говорили со мной на эту тему, но я оставалась глухой. Я тогда была глубоко вовлечена в жизнь протестантской общины – в самые разные ее сферы: от работы с детьми до органов окружного самоуправления. И хотя я чувствовала ограниченность «богословских поисков» этой социальной группы, но была убеждена, что каждый уважающий себя немец не меняет религии. (Для меня поменять веру было все равно что менять профессию, мужей, юристов, докторов – слишком «по-американски».) Я больше беспокоилась не о своем спасении, а о том, как бы не обидеть своих предков, упокоенных в протестантских могилах. Честно говоря, я всегда ощущала недостаток общения с Богом. Я представляла себе, что где-то спрятан сундук с сокровищами, в котором можно найти подлинное христианство. Я знала, что когда-нибудь захочу отыскать этот сундук и открыть его крышку. Я молилась буквально такими словами: «Господи, приди и открой мне Себя – но только оставайся на расстоянии вытянутой руки, чтобы не расстроить мою счастливую жизнь». И Он ответил. Внезапно возникшая тяжелая семейная проблема заставила меня молиться буквально о выживании.
Корнилия Делкескамп-Хэйес
Корнилия Делкескамп-Хэйес
Именно в то время у меня в жизни начался такой странный опыт, который никто из моего христианского окружения не мог объяснить. Порой во время той отчаянной молитвы, которая овладевает всем твоим существом, мое эго бывало раздавлено злом моего самопоклонения, разрушительно действующего на других, и мне открывалось всё мое ничтожество (и, надо добавить, что такое дерзновение, как я позднее узнала, стало возможным потому, что я была надежно ограждена любовью моего мужа, то есть мне не было нужды самой «крепко стоять на ногах», чтобы защититься; поэтому я позволила своему горю выплеснуться наружу с полной силой). В те минуты я ощущала, что что-то поддерживало меня, нечто вроде покрывающей десницы, и я чувствовала непомерную силу любви, ждавшую меня, которая радостью преисполнит саму чашу моего страдания. Я спрашивала об этом у своих друзей, но никто не мог объяснить или не знал подобного опыта. Все пытались меня переубедить, говоря, что Бог не хочет нашей погибели и что я просто что-то не так понимаю. В конце концов я решила проверить свой гормональный фон, почти уверенная в том, что это какие-то физиологические изменения, характерные для среднего возраста, привели меня к тому, что я почти уже схожу с ума, и надо подрегулировать гормоны. Но оказалось, что с гормонами у меня все прекрасно.
Другое было еще более странным: погружаясь в эти свои тревоги, я впала в искушение, которое хотя было и смешно само по себе, однако требовало всех сил для борьбы с ним. Это было еще хуже. Как могла я иметь такие преобразующие встречи с тем, что, как я боялась и надеялась, было настоящей живой Божественной Любовью (даже если указываемый Ею путь, если это действительно была Она, не укладывался ни в какие мои богословские представления) и в то же время ощущать себя затронутой чрезвычайным злом? Все это еще больше отдалило меня от протестантской культуры моей родины и от католиков, с которыми я была связана по работе или дружила, потому что наши дети ходили в школу, опекаемую францисканским монастырем. Когда через несколько месяцев Энгельгардты оказались проездом во Франкфурте, я с раздражением описала им всю ситуацию. Они только молча посмотрели на меня (что само по себе было чудом), и я почувствовала: они все поняли. Через полгода они нашли в своем крайне плотном графике три свободных дня и с любовью и решимостью победили мое сопротивление. Они дали мне икону Христа и Молитвослов, наказав при этом никуда не ходить и ждать дальнейших указаний.
– Разве они не хотели, чтобы вы побывали на православной службе?
Скит во имя святителя Спиридона в Гайльнау
Скит во имя святителя Спиридона в Гайльнау
– Как близкие друзья, они знают о моих многочисленных слабостях. Они также знают, как тяжело, особенно для протестантов, «переваривать» то, что внешне выглядит как присущие Православию исключительность и приверженность правилам. И даже хуже: немецкие протестанты живут в мареве сознания собственного достоинства и самоуважения, и вполне вероятно, что они будут больно задеты, шокированы и отстранятся, если выяснится, что их взгляды расходятся со словами священников, принадлежащих другим культурам и менее опытных, чем они. Поэтому мои друзья осторожно подводили меня к первой встрече с Православием. На конференции во Фрайбурге они поинтересовались у одного православного молодого человека, «показавшегося правильным», куда он обычно «ездит подзаряжать свои батарейки». Выяснилось, что его духовным дом – скитсвятителя Спиридона в Гайльнау, где жили швейцарец игумен Василий и немец монах Паисий. Именно туда они меня позднее и отправили. Так что мне посчастливилось познакомиться с Православием через людей, которые имели те же культурные корни, что и я, и крайне терпеливо относились к моему интеллектуализму. (Тот молодой человек, Йоганнес Зигель, до сих пор рассказывает о первойПасхальной ночи, которую я провела в скиту вместе с ним: как он пришел в ужас, когда я начала лепетать что-то о Гегеле сразу после литургии.) Я впервые приехала в это святое место весной 1997 года, приняла там крещение в 1998 году и с тех пор раз в месяц приезжаю туда, всегда с вечера, для исповеди и окормления.
– Ваша церковная жизнь до сих пор больше связана с немецкими православными общинами?
– Совсем нет. Таковых очень мало в Германии. А поскольку мы живем в селении к востоку от Франкфурта, то два ближайших к нам прихода – в Майнце и Вюрцбурге – слишком далеко от нас, чтобы регулярно бывать там на службах. Но и это оказалось благословением, так как дало мне возможность делиться опытом церковной жизни с различными этническими общинами. Сначала я ходила в Никольский приход во Франкфурте, принадлежащий Русской Православной Церкви Заграницей. Это был приход политических эмигрантов, покинувших Россию в период коммунизма в разные годы, их детей и внуков. Это была довольно однородная группа, и я, со своей протестантской повышенной чувствительностью и эгоцентризмом, привыкшая к радушному гостеприимству, сочла их сосредоточенность на духовном и друг на друге за неприветливость. Поэтому попробовала ходить в греческую церковь во имя пророка Илии. Здесь во время моей первой Божественной литургии три маленьких, одетых в черное бабушки встали одна за другой со своих скамеечек у стены и предложили мне сесть. Будучи воспитанной в монастыре (тщеславной) немкой, я, конечно, осталась стоять. Но их любовь и забота тронули меня. В годы моего возрастания в Православии греки были моими учителями, как и сейчас. Я училась у них терпению – они всегда терпеливо сносили мое фарисейство («я знаю, как лучше»), училась у них той доброте и тому высшему смирению, с каким они встретили новообращенного «зелота», училась той легкости, с которой очень благочестивые («монашеского вида») верующие греки перемещаются среди более по-мирски настроенных верующих, приходящих в храм перед самым причастием!
Наконец мой муж (тогда еще не православный) счел себя готовым разделить со мной мою веру, но поскольку он считает греческие песнопения слишком иностранными, мы возвратились к русским. Священник отец Димитрий Игнатьев, болевший во время моих первых посещений русского храма, оказался на редкость приветливым, и он вставлял в богослужение на церковнославянском чтения и ектеньи на немецком языке. К тому же русские, признав нас теперь частью своей общины, проявили себя тоже очень любящими и гостеприимными, как греки. Этот приход растет за счет эмигрантов с Востока, многие из которых до этого не были воцерковлены, но оказались едва ли не генетически предрасположенными к жизни в Церкви. Среди них немало очень бедных, но они посвящают Церкви всех себя, и мне очень совестно видеть их жертвенную любовь. У русских я просто наслаждаюсь строгой дисциплиной в молитве (никаких стульев!), сосредоточенностью общины на каждой детали обряда, и это очень помогает новоначальным.
Иеромонах Паисий и игумен Василий, скит святого Спиридона. Гайльнау, Германия
Иеромонах Паисий и игумен Василий, скит святого Спиридона. Гайльнау, Германия
Поскольку мой духовный дом – скит святого Спиридона – находится под омофором Сербского Патриархата, я посещаю иногда и сербский православный храм во Франкфурте, в котором празднуется память почти всех основных святых – и в будние дни тоже. Песнопения там поются всей общиной, а их гостеприимство не знает границ.
Еще я познакомилась с отцом Стефаном Ангелом из румынской церкви, что в городе Оффенбах, – этим благодатным «тружеником на ниве миссии» среди румын в Германии, который всегда зовет в Святую Церковь и немцев. Мы сразу подружились. Он имел смелость превратить производственное помещение в храм, хотя городская администрация не давала на это разрешение. Всякий раз, когда его навещали инспекторы, отец Стефан показывал им большую «комнату для занятий по интересам» или «место для дружеских встреч», а в это же время втайне выкладывалась новая апсида для алтаря позади старого иконостаса, привезенного им из Румынии. Он еще в Румынии привык к наказаниям за несанкционированное строительство храмов и не собирался пасовать перед немцами.
– Какой опыт вынесли вы из встреч с Православием в столь многих и разных культурных формах и языках? Многие англоязычные неофиты, как нам кажется, предпочитают богослужения лишь на родном для них языке и не особенно интересуются исконно православными культурами.
– Я солидарна с англоязычными новообращенными. Сохранение этническими православными общинами Германии своего родного языка в Церкви, несомненно, важно для эмигрантов последних поколений и для укрепления национальной идентичности в семьях, но это же становится и большим препятствием для местных жителей, идущих к Православию. Ты можешь читать Платона в подлиннике, но греческие песнопения, исполняемые с учетом законов современной фонетики, будут понятны только тем, кто проштудирует довольно сложные учебники.
Но национальная православная культура – это другое дело: она предлагает богатое разнообразие «воплощенных» подходов к Православию. Жизнь в разных национальных общинах дала мне драгоценную возможность «впитать в себя» богословие разумным, но не рационалистическим способом. Я «учусь» не только читая дома книги, но и погружаясь в эти многоаспектные способы дать человеческое выражение церковной жизни: как по-разному люди стоят, осеняют себя крестным знамением, делают поклоны, молятся, выглядят, поют, успокаивают грудных детей, предлагают кофе (чай или сливовицу), радушно приветствуют гостей, просят помощи, стоят в очереди к Причастию, маются на слишком долгой службе с соборованием, «давятся» возле сосуда со святой водой на Богоявление или у мощей святых, отмечают свой престольный праздник, угощают своих священников после литургии – перечислять можно без конца. В каждом из этих событий не только гений той или иной нации показывает себя в освященном виде, но налицо и синергия, которая становится видимой через все эти внешние проявления.
Особое чувство благодарности я испытываю к моему отцу Василию (я избегаю термина «духовный отец», потому что признаю свое недостоинство быть его духовным чадом), ученику старца Паисия Святогорца и преподобного Иустина (Поповича), который сочетает традиции святой горы Афон с глубоким сербским благочестием. Я чувствую себя в каждой церкви как дома и стараюсь напитать себя богатством каждой традиции.
Еще за что я очень благодарна, так это то, что «научилась» почитать святых. Монахи из скита святителя Спиридона брали меня к святым местам поблизости от монастыря, где я старалась делать то, что делали они. Но… кроме молитв не произносилось ни слова. Помню одну крипту, которая была отгорожена: за пластиковыми щитами строительные рабочие делали свое дело. Здесь мне пригодилась моя немецкая смелость: я уговорила рабочих закрыть глаза на правила безопасности. И когда появились отцы, они молча удалились. Как только мы вошли в крипту, отец Исидор тихо проскользнул к одному гробу из тесаного камня и своими длинными тонкими пальцами убрал пачку сигарет, положив ее очень мягко на какие-то доски. Этот жест так и остался в моем сердце. В нем была мягкость монаха, знающего, как надо чтить.
– Корнилия, много ли святынь ранней, еще единой Церкви сохранилось в Германии: мощей, гробниц святых, храмов? И что из этого православного наследия чтится сегодня немецким народом, отражается в его культуре и обычаях?
– Очень много чего сохранилось. Весь юг и запад, некогда римские (то есть территории внутри римских пограничных валов вдоль Рейна, Мозеля и Дуная), территории, позднее завоеванные франками, а также земли алеманнов и баварцев и даже те, где позднее жили гессенцы и саксы, – все эти места до сих пор изобилуют храмами, построенными во времена до схизмы, могилами и мощами святых (не говорю уже о святых, чьи мощи были привезены в Германию из других стран). Конечно, многое было уничтожено во время Реформации, крестьянских войн, 30-летней войны, войн после Французской революции, двух Мировых войн и даже во время перепланировки городов периода восстановления Германии и ее экономического роста. Что касается духовного наследия, то оно связано с материальным. Конечно, Германия была очень романизирована: начало положили труды святого Бонифация[2] (тогда Рим был еще действительным защитником Православия), а продолжили высокомерные стремления Карла Великого создать свою собственную, отдельную, Западную христианскую империю, независимую от существовавшей тогда Византийской империи. До сих пор сохранилось некоторое почитание святых единой, неразделенной Церкви в римо-католических сельских общинах, отмечаются дни их памяти и в больших городах; и, по моему мнению, эти традиции потихоньку возрождаются, скажем так, в последние 15 лет. До сих пор почитаются мученики Фиванского легиона, такие святые как Афра, Верена, Мартин, епископы Трира, Кельна и Майнца, также миссионеры из Аквитании и Ирландии, конечно же, святой Бонифаций и его английские родственники, и, наконец, миссионеры из числа местного населения. В почитании этих святых и в местных обычаях, связанных с их памятью, православный наблюдатель различит духовный след единой Церкви.
– Как изменили православный дух Германии и Швейцарии великая схизма и протестантская реформация?
Святой Бонифаций
Святой Бонифаций
– Вы задаете довольно сложный вопрос, на который не ответишь в небольшом интервью. Но я выскажу несколько соображений по этому поводу. Что касается искажения Православия, то еще задолго до раскола, при короле Хлодвиге, первом франкском правителе (это конец V века), франкская Церковь стала довольно политизированной, то есть служила интересам франкской элиты и была инструментом в ее руках. Многие конфликты, в которые оказались вовлеченными ирландские миссионеры на землях будущих Франции и Бельгии (эти конфликты повлияли позднее и на «Западную Германию»), имели своими причинами то, что большая часть франкского епископата весьма по-мирски отдавала предпочтение интересам своих собственных семей в ущерб интересам Церкви. Святой Бонифацийпротивился этим искажениям и много сделал для христианизации центральной Германии (которая не была заселена римлянами), однако он следовал Риму и насаждал целибат среди священников[3]. При Карле Великом политизация Церкви достигла своего апогея. Созванный им во Франкфурте в 794 году церковный собор, превратно рассудив суть спора об иконопочитании, чему причиной было недостаточное владение греческой терминологией, отверг решения VII Вселенского Собора против иконоборчества. Кроме того, в своем стремлении к литургической «гармонизации», Карл Великий ввел в дни почитания традиционно галльских святых празднование святым из римского календаря, а этим обрывалась связь с важной частью германских православных корней. Как и его каролингские предки, Карл не гнушался насилием при обращении в христианскую веру, стремясь к расширению своей империи за счет саксонских, алеманнских и баварских земель. Правда, нельзя утверждать, что только богословские искажения этого и других периодов истории привели к отпадению западной церкви от православного Востока – совокупность изменений привела в конце концов христиан Германии к тому, что они оказались неспособны распознать истинную христианскую традицию.
От этой печальной истории обратимся теперь к еще более печальной истории Реформации. Хотела бы, прежде всего, указать на одно существенное изменение, породившее другие искажения, – на тесную связь церкви и светской власти тех территорий, которые после Аугсбургского мирного договора 1555 года и Вестфальского мирного договора 1648 года стали протестантскими. Религиозные интересы переплелись с интересами государственной власти. А отличие от православного принципа симфонии было в том, что здесь роль церкви признавалась важной лишь применительно к делам чисто мирским (и уравновешивалась пиетизмом, который, в свою очередь, оказался весьма уязвимым для морализаторских преобразований просветительской философии XVIII века).
Эта модель интеграции в светское государство распространилась и на католические территории после закона о проведении секуляризации 1803 года. В течение XIX столетия идея того, что разные христианские деноминации могут функционировать в качестве государственных агентов, предлагая различные образовательные услуги, становилась все более популярной. Эта идея сформировала особую форму взаимодействия немецкого государства с церковью, и это сильно повлияло на понимание немцами того, что такое быть христианином. Обобщая все выше сказанное, можно сделать вывод, что сегодня Германия относится к тем странам, где христианство, в общем восприятии его приверженцев, понимается практически лишь как законопослушность и личная благопристойность плюс желание поддерживать финансируемое государством социальное перераспределение.
– По вашему мнению, примерно сколько православных сейчас живет в Германии? И как много приходов (всех юрисдикций) и монастырей?
– Не знаю цифр, но «Википедия» сообщает, что у нас в Германии 1,3 миллиона православных христиан при общем населении в 82,3 миллиона человек. У греков 70 приходов, у русских (всего) 68 приходов, сербских и румынских – по 33, болгарских – 4. Это не считая восточно-православных приходов. Пока есть лишь три хорошо организованных и официально зарегистрированных монастыря (хотя епископы трудятся над устройством новых обителей). Два из них принадлежат Русской Зарубежной Церкви: это мужской монастырь во имя преподобного Иова Почаевского в Мюнхене и его сестринская обитель – женский скит святой Елисаветы в южном пригороде Мюнхена. Третий – это «мой духовный дом» – мужской скит во имя святителя Спиридона в Гайльнау.
– Имеются ли какие-либо инициативы по распространению немецкого Православия?
Иеромонах Паисий, игумен Василий и монах Нил. Скит св. Спиридона
Иеромонах Паисий, игумен Василий и монах Нил. Скит св. Спиридона
– Наиболее важная из них – это, конечно, деятельность как раз скита святого Спиридона, где немецкий используется как основной язык. Но поскольку большая часть его паломников – это русские, сербы и греки, то и другие языки добавляются по просьбам тех, кто заходит в часовню. Вдобавок есть много местных начинаний, предпринимаемых немецкими и сербскими/греческими священниками, и я тоже была задействована (как организатор и выступающий) в семинарах, проводимых отцом Иоанном в Майнце (Московский Патриархат) и несколькими приходами Русской Зарубежной Церкви.
Как того и следовало ожидать, есть некоторое число новообращенных немцев, чувствующих себя особенно комфортно с новообращенными священниками, но я думаю, что в настоящий момент очень важно, как взаимодействуют культуры, влияют друг на друга и вдохновляют друг друга. Большинство немецких новообращенных священников получили богословское образование на неправославных теологических факультетах, прежде чем продолжить свое уже православное образование. И у этих священников такой подход к пониманию Православия, который многие новоначальные немцы хотели бы оставить в прошлом. С другой стороны, даже для верующих православных эмигрантов такие священники оказываются очень ценными, особенно когда сами новые немецкие граждане являются и в Церкви неофитами. Они встречаются с психологической чувствительностью, легкостью в общении, с отсутствием авторитаризма – чертами, характерными для западного образования. И все это, как мне кажется, помогает некоторым эмигрантам укрепиться.
– Корнилия, в каждой культуре есть что-то такое свое, что особенно близко православной традиции. Чем привлекает Православие немцев?
– Вы задаете сразу два совершенно разных вопроса. Разрешите начать со второго и конкретно с официальных христианских деноминаций. Как и везде, католики ощущают, что утратили что-то такое, что до сих пор хранят православные, – и они даже устроили в Германии монастырь, в котором все по-православному (конечно, кроме почитания папы и исповедания Филиокве). Поэтому неправославные, любящие обрядовую культуру и красоту, могут ходить туда и не посещать подлинную православную церковь.
Наши же протестанты, до недавнего охлаждения, когда они избрали разведенную женщину-епископа своим главой, своего рода культивировали контакты с православными.
Обе деноминации с большим энтузиазмом и щедростью поддерживали инициативы, связанные с социальным служением в восточных странах, хотя и не без экуменического привкуса. Обе деноминации демонстрируют любовь и радушие в отношении к православным эмигрантам, позволяя им служить в своих храмах и во многом им помогая (пока они служат на своих милых экзотических языках).
Однако есть еще и люди. Когда я начала интересоваться Православием, меня отчитали друзья моего протестантского пастора за то, что я увлеклась музыкой, красотой, свечами, ладаном, бородами, иконами, поэзией. Многие немцы (даже в своих христианских храмах) вешают иконы на стены и слушают диски с православной музыкой. Они охотно посетят концерт православной музыки. Их стремление к красоте трогает сердца, но немцы, как правило, стремятся к тому, чтобы их сердца были свободными. Они воспринимают красоту дома Божиего так, словно это просто эстетический опыт, но не способны «принять в сердце» то, с чем встречаются в храме Божием. И они оказываются жертвой новой общей идеологии, которая учит, что православие – это дискриминация женщин, что оно патриархально, гомофобно, недемократично, непросвещенно, там все еще много секретных агентов или людей, сотрудничавших с коммунистами.
Тристрам Энгельгардт
Тристрам Энгельгардт
Все эти проблемы и определяют ситуацию. Так что одни приходят к Православию, потому что были в буквальном смысле вытолкнуты из своей социальной среды после какого-то негативного опыта и нашли внимательного священника. Другие вступают в брак с православным христианином/православной христианкой, пламенная вера которых (хотя это редкий случай) и приводит их в Православие. Кто-то вдохновился экуменической проповедью, например в Шамбези, и медленно, шаг за шагом движется к Православию. Есть еще немногочисленные протестантские студенты-богословы, обеспокоенные проблемой апостольской преемственности. Блаженны те, чьи очи видят, а уши слышат (как, к примеру, моего друга Матиаса Циренберга, плотника), – они могут привести к Православию многих-многих родственников. Некоторые протестанты видят контраст между Священным Писанием (которое всегда поражало меня как «огонь и меч», когда я готовила занятия для детей) и тем, что осталось от него на службе, – неким подобием очень разбавленного куриного бульона с тем же самым историческим цыпленком, которого варят снова и снова. Кое-кто из тихих римо-католиков приходит на одну или две православные службы и, чудесным образом, остается. Боюсь, что не могу дать вам очень хороший ответ, потому что знаю очень мало новообращенных в Православие немцев.
В моей собственной семье дочь была впечатлена моим учителем катехизиса, который, вскоре после того, как началась их дружба, ушел в греческий монастырь. Это был один из тех людей, которые учат тому, как живут сами. И в конце концов моя дочь приняла крещение в реке Лан. Мой муж, чей американский опыт в пресвитерианской церкви всегда держал его на критическом расстоянии от слабой протестантской общины нашей деревни в Германии, терпеливо переносил ту суматоху, которую вносила в семью его опрометчиво обращающая в веру и воспламененная супруга, и спустя время, медленно, но признал, что то, о чем Тристрам Энгельгардт и я говорили все эти годы, истинно. Он принял Православие в греческой церкви. Моя мать постигла опыт Православия через нашу любовь и заботу, которой мы одаряли ее в последние три года ее жизни, когда она жила в доме по соседству. Она всегда восхищалась православной музыкой, а теперь хотела обрести прощающего Отца. Ее крестил отец Василий дома, когда она уже не вставала с постели, на праздник Рождества, а на Сретение Господне гроб с ее телом уже стоял в церкви.
Теперь что касается того духа, который немцы, пришедшие к Православию, могут внести в нашу веру. По-моему, это преподобный Иустин (Попович) однажды сказал, что немца тяжело обратить, но если это достигнуто, то немец будет так стараться во всем действовать по своей вере, что обратит в нее всю Европу. Великолепно замечено! Все, что нужно, это чтобы Господь освятил немецкую деловитость, серьезность, желание служить и способность быть целеустремленным. В православных приходах, которые я знаю, новообращенные немцы берут попечение о строительстве (и справляются с этим превосходно), поют, помогают с трапезой, являются надежными организаторами. Немецкие неправославные богословы становятся преданными учеными, редактируют и переводят святоотеческие тексты. Новообращенные немцы приносят с собой моральное единство, которое, будучи освобожденным от искушения стать самодовольством, оказывается благословением. Забавно, но ваш вопрос указывает нам, немцам, лучшую миссионерскую перспективу: вместо того, чтобы жаловаться, что ни один немец не желает Православия, лучше пригласить их, чтобы его улучшить. Но проблема вся в том, что нам всем сначала нужно преобразиться, прежде чем наши таланты станут полезными, а не разрушительными.
– Как бывшая лютеранка, что вы можете сказать о сложностях прихода в Православие?
– Наша культура выдвигает на первый план равенство, Православие же учит нас принимать во внимание различия. Будучи протестанткой, я чувствовала себя на равных с пасторами; будучи теперь православной христианкой, никогда не забываю, что священник освящается благодатью священства, ему дано совершать литургию. Поэтому я подхожу к любому священнику, даже если мы один на один, не как к простому человеку, а с почтением к его сану. И еще более это касается епископов.
Монахини православного монастыря во имя преподобномученицы Елисаветы Феодоровны, Бухендорф
Монахини православного монастыря во имя преподобномученицы Елисаветы Феодоровны, Бухендорф
Еще одно различие связано с терпением. Немцы все довольно организованны, каждый много трудится и не позволяет, чтобы другие ждали. В результате каждый становится ужасно нетерпеливым, когда его вынуждают ждать. С другой стороны, в Православной Церкви существует почти торжественная готовность страдать. Например, если исповедь перед Причастием сильно затягивается, то хор все равно будет терпеливо петь гимн за гимном, а люди будут тихо стоять и ждать священника, погруженные в свою частную молитву. Ждут, когда священник или епископ благословит трапезу после литургии, а священник, в свою очередь, ждет людей, сообщивших, что приедут окрестить ребенка, даже если они являются на несколько часов позже оговоренного времени (если вообще приезжают!). Православные знают, что Божия воля простирается на любую сторону нашей жизни.
Еще есть послушание – очень тяжелая вещь для протестантов, «я» которых взращено на чувстве человеческого достоинства в его Кантианском понимании, что предполагает рациональную обособленность. Также наша культура страстно стремится к аутентичности, индивидуальности, оригинальности, креативности – обо всем этом православный и думать не будет, пытаясь смирить себя и дать Христу внутри нас поглотить наши аутентичность, индивидуальность, оригинальность и креативность.
Но протестантский менталитет умалялся в Германии с течением веков. Во-первых, был период так называемого просвещения с последующими культурными и сущностными преобразованиями христианства: от Шлейермахера через Кьеркегора к Бультману[4]. Оказывалось незначимым, что Господь снизошел до того, чтобы вступить с нами в разговор, просвещать нас, открыть о Себе избранному Им (во-первых) народу и всем (затем) людям вообще, в буквальном смысле став одним из нас в особый момент времени и в особом месте, – то есть вот это самопожертвование Того, Кто поверх всего и Кто сделал себя доступным для каждого, Кто ответит на любовь, к которой Он благоволит нас привлечь. Западные же богословы, по-философски ограничившие Бога до Его трансцендентности, стали глухи к тому, что Он есть единый Бог в трех Лицах и что Он лично обращается к каждому из нас. О другой причине умаления протестантского менталитета я уже говорила – это тесная связь церкви и государства, питаемая и экуменизмом XX века. Эта идеология предлагается как установление более сильного единого христианского присутствия во все более секуляризованном мире через поддержку таких общих направлений, как мир, экология, социальная справедливость.
Я могла бы продолжать говорить об этом до бесконечности, но ни одно из упомянутых обстоятельств не объясняло бы того факта, что все те люди (немцы-протестанты), кого я знаю, даже когда видят, что вся их жизнь рушится, никогда не обращаются к молитве. А если они и начинают молиться, то делают это без подлинного покаяния. Да, я признаю: обращение в Православие очень многого стоит для немцев. (Когда я сама пришла к Православию, то лишилась целого круга общения.) Понимание жизни в европейских странах более однородно. Каждый, кто начинает относиться к Богу серьезно, немедленно отвергается «вежливой компанией» как «фундаменталист».
Конечно, для меня в этом не было проблемы, потому что философам не нужна социальная жизнь. Моему мужу как раз по душе наше уединение, а Сьюзен Энгельгардт (ставшая моей крестной матерью) «была со мной на связи» каждую неделю в течение более чем года после моего обращения и помогала избегать ловушек, всегда подстерегающих новоначальных. Но у многих ли есть такое преимущество?! В группе по изучению Библии, которой я руковожу по просьбе одного священника, интересующегося отцами Церкви (его обучали польские униаты), иногда случается, что кто-то из слушателей заливается слезами, когда я рассказываю им о Православии, и говорит нечто вроде: «Вот то, к чему я всегда стремился». Но – люди эти живут в католической деревне. До ближайших православных приходов оттуда – не менее получаса езды на машине, а это далеко по немецким стандартам, и эти церкви служат на непонятных языках. Те же, кто не совсем глух к «религиозным нотам», связывают себя с христианскими деноминациями, которые социально поддерживают их каждодневную жизнь.
Cандалия св. ап. Андрея Первозванного, Трир, Германия
Cандалия св. ап. Андрея Первозванного, Трир, Германия
Другая проблема – это секуляризм, просочившийся даже в «христианскую» среду. Две группы приятельниц, сложившиеся во время моей работы с театром, поддерживают со мной отношения, несмотря на мои «странные новые воззрения». Обедая с ними, мне приходится выслушивать их рассказы о различных партнерах их детей, о браках их детей с милыми европеизированными мусульманами, об их собственных разводах и новых связях, а еще о «благословении» трапезы призыванием божества женского рода. Все они знают, что я верующая православная, и по-доброму терпят эту «странность», потому что любят меня. Некоторым из близких друзей я рассказывала о каждом шаге своего пути к Православию, и теперь они больше не заходят к нам. Но хотя бы жена моего бывшего пастора поняла мои стенания (когда сказала мне, что ее увлеченные эзотерикой сестры нашли ей «целителей», которые помогут при раке в последней стадии) как довод отказаться от этих «целителей».
Но помимо всего этого есть молитвы отца Василия и его братии, которые помогают мне идти дальше. Все больше немцев стекаются к их скиту, и эти общие молитвы сделают свое чудесное дело.
– Когда я несколько лет назад приезжал в Германию, у меня сложилось впечатление, что это Вторая мировая война ослабила христианство в стране и фактически уничтожила веру в людях. Словно бы Гитлер развернул веру немцев к вере в государство и в него самого. А когда и государство, и Гитлер были уничтожены, это разочарование людей распространилось и на веру в Бога.
– Думаю, что в какой-то мере не соглашусь с вами. Слишком просто – возлагать вину на эти двенадцать лет гитлеровского «тысячелетия». Конечно, Гитлер был огромной встряской для многих благонамеренных немцев, и они, безусловно, чувствовали себя совершенно обманутыми. Но католики не обольщались. Существовала значительная разница в числе членов партии из католиков и из протестантов. Тем более что реформатская и объединенные протестантские деноминации были уже слабы к 1933 году. Но сразу после войны и в период «экономического чуда» 1950-х годов дома Божии в Германии были все еще полны народа. Но, думаю, доля истины в ваших словах есть: когда в 1960-е поколение сыновей этих немцев восставало против родительского авторитета, оправдываясь тем, что их отцы и учителя были связаны с нацизмом, и когда зарождалась новая культура либерального гедонизма, тогда христианство было осуждено как спасовавшее перед Гитлером. И тогда же то, что раньше считалось Церковью, превратилось лишь в человеческий политический и социальный институт. А II Ватиканский собор еще более ослабил литургическую жизнь католиков.
Более того, даже для тех, кто к христианству подходил серьезно, опыт нацизма был доказательством якобы правильности экуменизма – прежде всего так считали в среде различных протестантских деноминаций. Барменская декларация 1934 года была принята на конференции, на которой различные протестантские деноминации объединились для противостояния зловещему режиму. После войны этот опыт сотрудничества внутри протестантизма вдохновил претендующих на лидерство церковных деятелей добиваться объединения, и Лойенбургским конкордатом в 1971 году они ввели практику совместного причащения и совместного совершения богослужений пасторами лютеранской и реформатской церквей. В результате глубокая несочетаемость различных вероучений стала игнорироваться, и теперь поощрялось безразличие к тому, богослужения какой деноминации посещать и какие из их особенностей принимать[5].
– Что вы думаете о подлинном межрелигиозном диалоге, без каких-либо компромиссов?
– Некоторые считают такой диалог нормальным явлением – относятся к нему как к способу мирного сосуществования тех, кто мыслит и верует по-разному и имеет разные ценности. Однако проблема в том, что эти диалоги часто предпринимаются ради установления морального и церковного единства, что достигается, увы, ценой превращения догматов Церкви в тривиальность. Но даже если такие цели не преследуются, разговор с представителями инославных конфессий вводит участников диалога в искушение постепенной корректировки терминологии и способов подхода к проблемам, а это уводит от ясности богословия святых отцов. А если мы вспомним, что учение Церкви – есть не какая-то экзотическая наука для интеллектуалов, а – вместе с молитвами Церкви – спасительная линия, держащая наши устремления и желания на верном пути, то станет понятно: даже утрата самой малой части традиционного учения Церкви открывает дверь еретическому соблазну. Думаю, Христос был вполне серьезен, когда сказал, что «ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона» (Мф. 5: 18). И многие наши святые (вспомним хотя бы преподобного Максима Исповедника) боролись и страдали за «иоту», которая, например, отличает (верное) homoousios (единосущие) Отца и Сына от homoiousios (подобносущия).
– Не правильнее ли будет направить диалог на достижение совершенно четкого понимания того, во что истинно верует каждая участвующая христианская группа, в чем мы согласны между собой, а в чем расходимся, а затем предложить православную веру, надеясь, что Святой Дух просветит других участников и они поймут истинность Православия?
– Да, и это как раз то, чем занимается журнал по христианской биоэтике, где я служу одним из редакторов. Наш подзаголовок: «Неэкуменические исследования в медицинской этике». Мы приглашаем богословов всех христианских деноминаций показать сначала свои источники, а затем уже делать выводы. Прозрачность такого метода надежно предохраняет от поспешного экуменизма. Но я думаю, что, становясь соработниками Святому Духу, мы должны выходить за пределы академической площадки. Мое возрастание в Православии, в том числе и через изучение православных немецких святых и святынь, открывало мне иное измерение.
Моя мать была искусствоведом, и мы часто ездили во многие исторически значимые церкви. Я особенно любила романские фрески; сама не зная почему, я чувствовала тягу к тем памятникам, которые наиболее ясно сохраняли традицию раннего периода церковного единства. Позднее именно через почитание мощей святых угодников рос во мне интерес к святым, которые продолжают жить и готовы укреплять нас в нашей невидимой брани. Только тогда я поняла то, о чем мне еще много раньше говорила моя крестная мать Сьюзен, пытаясь сдерживать мои порывы к подробному теоретическому познанию богословия: она говорила, что чтение житий святых есть хороший способ действительного изучения богословия.
Ковчег с главой святой Берты, матери святого Руперта Бингенского, рукой святого Руперта Бингенского, частью мощей святого Бонифация, апостола Германии
Ковчег с главой святой Берты, матери святого Руперта Бингенского, рукой святого Руперта Бингенского, частью мощей святого Бонифация, апостола Германии
Однажды меня попросили провести серию бесед в православной церкви Бад-Наухайма, где большую часть приглашенных составляли неправославные. И здесь я решила поговорить именно об этой проблеме – о почитании святых и почитании мощей. Готовясь к беседам, я осознала: без учения святителя Григория Паламы о Божественных энергиях нельзя понять святость мощей.
Потому что римо-католики никогда не признавали духовный мистицизм святителя Григория Паламы (в отличие от эмоционального мистицизма западных мыслителей, например Иоганна Майстера Экхарта), присутствующий уже у Иоанна Богослова (см.: 1 Ин. 3: 2) и в псалмах Давида (см.: Пс. 35: 10). Но до Григория Паламы богословие не имело четкого объяснения святости мощей. Отношение католиков к мощам, превратившееся только в благочестивые эмоции, определено западным философским духом. И этот же дух лишил их богословских источников, которыми они смогли бы отразить «нападение» так называемого просвещения. Вот почему, мне думается, многие потеряли интерес к святыням. Даже если многие православные ничего не знают о святителе Григории, они все равно укрепляются молитвенной жизнью Православной Церкви, сохранившей этот традиционный подход.
Теперь еще немного о правильном экуменизме: и беседы о святынях, и паломничества к ним сводят со священниками, приходскими секретарями, церковными сторожами – многими благочестивыми людьми. Часто они очень умиляются, видя, как мы, православные, любим и почитаем мощи тех святых, которых наша Церковь тоже признает, – мощи, которые они сами зачастую больше не осмеливаются глубоко чтить (за редким исключением случаев выноса мощей). Это служение любви – показать им, что святые связывают нас и что наше единство – в Церкви первого тысячелетия. Кстати, ту же цель преследует занятия по изучению Библии, которые я упомянула чуть ранее. Уже на протяжении многих лет, дважды в месяц, я предлагаю этим очень преданным, хотя и не православным, христианам святоотеческие толкования их воскресных чтений из Евангелия. Это замечательный опыт для всех нас.
Золотой реликварий с мощами трех волхвов
Золотой реликварий с мощами трех волхвов
– А православным вы рассказываете о ранних традициях и святынях Германии?
– Да. Я хотела бы пробудить православных эмигрантов и донести до них, что они здесь духовно дома. Германия была изначально православной страной, как и вся христианская Европа. Конечно, открытие для себя этого Православия требует проникновения через некую завесу, поскольку большая часть сохранившихся письменных источников на эту тему относится к позднему, в основном уже неправославному периоду. Но как только вы углубитесь в первоисточники, открывается совершенно иная картина. И ты понимаешь, как много греческой и сирийской мудрости пришло в Трир (один из главнейших центров миссионерства) через его многолетние торговые отношения с Лионом, центром первой епархии в Римской Галлии[6], а также через миссионеров из Аквитании и Ирландии и через ранние монастыри (такие как Мармутье и Лерин) в будущей Франции, основатели которых обучались у египетских подвижников. Предстоит сделать много открытий, и мы нуждаемся в молитвах всех православных христиан этой страны, чтобы просить местных святых помочь нам заново христианизировать Европу.
– В своей общественной работе вы принимаете во внимание то плюралистичное секулярное мировоззрение, с которым мы сталкиваемся сегодня?
– Да. И так как это очень трудно – противостоять культуре собственной страны, Герман Энгельгардт и я организовали «Форум христианской духовности в культуре и биоэтике» – «Forum for Christian Spirituality in Culture and Bioethics»(FOCS). Мы приглашаем православных христиан на небольшие семинары к нам домой, на которых обсуждаем определенные тексты, такие как, например, «Легенда о Великом инквизиторе» Ф.М. Достоевского, «О Святом Духе» святителя Василия, «Регенсбургская лекция» папы Бенедикта XVI, а также такие темы, как понимание греха в биоэтике, отношения между государством и Церковью и проч. В каждом случае мы стараемся затронуть те аспекты, где Православие предлагает свой взгляд на наше общество и на нас самих, который сильно расходится с главенствующими идеями этого общества. Православным, живущим в неправославной, секулярной среде, очень важно поддерживать и укреплять друг друга.
– Надежда на будущее Православия в Германии реалистична?
– Будущие поколения этнических православных могут в конечном счете перестать воспринимать Церковь как гарант культурной идентичности. И некоторые немцы могут наконец обратить внимание на православных (как опытных в вере, так и новоначальных), освящающих свою жизнь под руководством своих духовных наставников, так что благодать Божия станет видима тем, кто находится вне Церкви. При этом либеральная толерантность сама по себе опасна для тех, кто призван всегда бодрствовать, потому что она создает иллюзию легкой жизни, Европейский Союз с его законами против дискриминации накладывает еще большие ограничения на христианское учение и на свободу исповедующих христианство специалистов и предпринимателей. С другой стороны, мусульмане становятся все более заметными в Германии – в ближайшем будущем они будут составлять немалую часть нашего общества. Многие из них будут вести комфортную светскую жизнь, искушая и других пренебрегать своей верой, но так будут делать не все. Вот совсем недавно во Франкфурте продемонстрировали – и весьма недальновидно – свою приверженность «многоцветному» религиозному плюрализму, дав разрешение на строительство мечети прямо напротив русского православного храма. Конечно же, мы будем стараться поддерживать мирное соседство, тем более что необходимо соединение усилий всех серьезно верящих в Бога в противостоянии нашей радикальной и агрессивной обмирщенной социальной среде. С другой стороны, мы будем стараться удерживать молодых турок от угроз в адрес наших священников, чтобы никто не был принуждаем к мученичеству. Ведь помимо исповедников, пострадавших в румынских и российских тюрьмах, многие из которых еще живут среди нас, мученики есть и в наши дни – например, отец Даниил Сысоев из Москвы, который был убит в ноябре 2009 года, вероятнее всего за то, что крестил немало мусульман. Все эти святые люди подают нам тот пример, которым никто из нас, православных, не может пренебречь. А Православие, безусловно, только укрепляется, когда страдают исповедники и проливают кровь мученики.


[1] Гуго Тристрам Энгельгардт-младший (в крещении Герман) – доктор медицины и философии, почетный профессор Медицинского колледжа Бэйлора (Baylor College of Medicine) при Техасском медицинском центре (Хьюстон, США), профессор философии Университета Райса (Хьюстон, США). Широко известны его многочисленные статьи, книги (среди которых – «Основы христианской биоэтики»), книжные и журнальные серии. Пишет по широкому кругу вопросов, от философии до биоэтики и православного богословия.
[2] Эта романизация Германии была как положительной (труды святого Вонифатия и влияние христианского Рима), так и отрицательной (влияние языческого Рима, Карл Великий). – Примеч. пер.
[3] Во времена св. Бонифация (ок. 675 – 754) целибат для белого духовенства в православной Римской Церкви был добровольным и насильственным образом не насаждался. В то время большая часть священников были женатыми, и все еще некоторые епископы были женатыми. Св. Бонифаций требовал обета безбрачия только от монахов. – Примеч. пер.
[4] Шлейермахер учил, что христианство лишь одно из множества альтернативных ему видений «целого», находящегося за пределами личностного. Таким образом, каждое религиозное видение для него только частное произведение искусства. Кьеркегор критиковал внешнее проявление веры, считая, что настоящая вера должна быть ограничена лишь до «подлинного внутреннего», которое никто не может определить, не отвергнув его божественность. Бультман доказывал, что христианство, чтобы реализовать свой потенциал и проникнуть глубоко в души людей, должно освободиться от всех «религиозных», то есть мифологических, форм повествования.
[5] Были и исключения. Например, лютеране признали, что их провал при Гитлере был связан не с недостаточностью межконфессионального взаимодействия, а с отступлением от их литургического и догматического единства и недостаточной серьезностью в молитве. Однако, к сожалению, большинство региональных лютеранских ассоциаций не имели мужества бороться против духа экуменизма 1960-х годов. Те небольшие группы, что остались верными, ожидала участь всех раскольников: они стали более сектантскими по духу и, как результат, все меньше интересовали студентов богословия.
[6] Римская Галлия – провинция в Римской империи, включавшая нынешнюю Францию, Бельгию, Люксембург и Западную Германию. Римская Галлия существовала с 121 года до нашей эры по 486 год нашей эры, когда ее захватили франки.